«Терпение, Скаффен-Амтискав».

«Вот зануда», – подумал автономник, обрывая связь.

Два человека шли по петляющей тропинке мимо урн для мусора и скамеек, столиков для пикников и информационных стендов. Скаффен-Амтискав активизировал на ходу один из старых информационных стендов. Медленно закрутилась потрескавшаяся пленка: «Судно, которое вы видите перед собой…» Автономник подумал, что это займет лет сто, и ускорил прокрутку с помощью своего эффектора, отчего голос превратился в высокий писк. Пленка порвалась. Скаффен-Амтискав дал стенду эффекторный эквивалент пинка, оставив его дымиться и сочиться расплавленным пластиком на гравий. Два человека тем временем вошли в тень разбитого корабля.

Корабль остался таким, каким был: покореженный, со щербинами от бомб, снарядов, взрывов, – но не уничтоженный. На броне – в местах, недосягаемых для человеческих рук и дождевой воды, – сохранились следы сажи от пожара двухсотлетней давности. Орудийные башни без верха напоминали вскрытые консервные банки; палубы щетинились стволами и дальномерами, торчавшими в разные стороны; части рангоута и антенны, сцепившись друг с другом, лежали на разбитых прожекторах и перекошенных тарелках радаров; единственная большая труба покосилась и проржавела.

Маленький трап под навесом вел на главную палубу. Они последовали за парой с двумя детьми. Скаффен-Амтискав парил, почти невидимый, в десятке метров сзади, медленно поднимаясь вместе с ними. Одна из малышек испуганно закричала при виде идущего следом мужчины с гладко выбритым черепом и выпученными глазами. Мать взяла девочку на руки.

Когда они добрались до палубы, ему пришлось остановиться и передохнуть. Сма довела его до скамейки. Некоторое время он сидел, согнувшись, потом поднял глаза на закопченный и ржавый металл вокруг себя. Покачав бритой головой, он пробормотал что-то себе под нос и наконец тихо рассмеялся, держась за грудь и кашляя.

– Музей, – сказал он. – Настоящий музей…

Сма прикоснулась к его влажному лбу. На ее взгляд, выглядел он просто ужасно, а голый череп вовсе ему не шел. Простая темная одежда, в которой его нашли на стене цитадели, была вся в дырах и пятнах засохшей крови. На «Ксенофобе» это тряпье почистили и отремонтировали, но здесь, среди ярко одетых людей, оно казалось совсем неуместным. Даже брюки и жакет Сма можно было назвать мрачноватыми в сравнении с веселыми, цветастыми нарядами других посетителей парка.

– Призраки прошлого, Чераденин? – спросила его Сма.

Он кивнул.

– Да, – выдохнул он, глядя на последние клочья тумана, улетающие и исчезающие, точно флажки из прозрачной ткани, сорванные с наклонившейся главной мачты. – Да.

Обернувшись, Сма обвела взглядом парк и город справа от него.

– Это твоя родина?

Казалось, он не слышит ее. Спустя немного времени он медленно встал и с отсутствующим выражением посмотрел в глаза своей спутницы. Дрожь прошла по ее телу. Сма попыталась вспомнить, сколько же лет Закалве.

– Пойдем, Дар… Дизиэт. – Он слабо улыбнулся. – Отведи меня к ней. Пожалуйста.

Сма пожала плечами, обхватила его рукой за плечи и повела назад к трапу.

– Автономник, – сказала Сма в брошку на лацкане жакета.

– Да?

– Наша дама все еще там, где была в последний раз?

– Конечно, – раздался голос автономника. – Хотите вызвать модуль?

– Нет, – сказал он и, споткнувшись, чуть не покатился по лестнице. Сма успела подхватить его. – Не надо модуля. Сядем на… поезд. Или возьмем такси… или…

– Ты уверен?

– Да. Уверен.

– Закалве, – вздохнула Сма, – умоляю, позволь тебя подлечить.

– Нет, – ответил он, ступая на землю.

– Неподалеку есть станция подземки. Нужно повернуть направо, потом еще раз направо, – сообщил автономник Сма, – а оттуда доехать до Центрального вокзала. Поезда на Кураз отправляются с восьмой платформы.

– Ясно, – неохотно сказала Сма, глядя на своего спутника.

Тот смотрел на усыпанную гравием дорожку, словно сосредоточивался на ходьбе – правая нога, левая, опять правая. Когда они проходили под рулем разбитого корабля, он закинул вверх голову и, прищурившись, обвел взглядом высокий нос – V-образный, со слегка изогнутыми сторонами. Сма не могла понять, что выражает его потное лицо: трепет, неверие или ужас.

Поезд быстро домчал их по бетонным туннелям до центра города. Центральный вокзал оказался многолюдным, высоким, гулким и чистым. На сводах стеклянной крыши поблескивали солнечные лучи. Скаффен-Амтискав проделал это путешествие в образе чемодана, не отягощая при этом руки Сма. Раненый человек с другой стороны был для нее куда более тяжелым грузом.

К платформе подъехал поезд на магнитной подвеске; из вагонов высыпала толпа людей. Они вошли внутрь вместе с другими пассажирами.

– Ты как, Чераденин, дотянешь? – спросила Сма.

Он рухнул на сиденье, положил руки на столик – со стороны могло показаться, будто они у него сломаны или парализованы, – и уставился на сиденье напротив, вовсе не замечая города за окном. Поезд набирал скорость на виадуках, несясь к окраинам и пригородам.

– Ничего, дотяну, – кивнул он.

– Да, но сколько вы еще сможете выдержать, Закалве? – сказал автономник, расположившийся на столике перед Сма. – Вид у вас ужасный.

– Все лучше, чем быть похожим на чемодан, – заявил он, посмотрев на Скаффен-Амтискава.

– Ах, как смешно, – отозвалась машина.

«Ну что, закончили со своими чертежами?» – спросил Скаффен-Амтискав у «Ксенофоба».

«Нет еще».

«Не могли бы вы направить хотя бы ничтожную часть своего, как считается, потрясающе быстрого Разума на выяснение того, что же такого интересного было на том корабле?»

«Пожалуй, мог бы, но…»

«Постойте-ка. Что это тут у нас происходит? Послушайте».

– …Думаю, ты все узнаешь. Я тебе уже говорил – это мое прошлое, – сказал он Сма, глядя при этом в окно.

Мимо проносился ярко освещенный город. Глаза у Закалве были широко раскрыты, зрачки увеличены. Сма показалось, что он смотрит на город, но видит что-то другое – или все же видит город, но таким, каким тот был прежде, словно в лучах поляризованного во времени света, улавливаемых лишь его страдающими, горячечными глазами.

– Это твоя родина?

– Все было так давно, – сказал он, кашляя и сгибаясь пополам, держа себя за бок одной рукой. Затем он сделал медленный, глубокий вдох. – Я здесь родился…

Женщина слушала. Слушал автономник. Слушал корабль.

А он рассказывал им историю – о большом доме, стоящем между горами и морем вверх по течению от большого города. Он рассказал о землях, окружавших дом, о прекрасном саде и о троих – позже четверых – детях, что росли в этом доме и играли в саду. Он рассказал о летних домиках, каменном корабле, лабиринте, фонтанах, лужках, развалинах и животных в лесу. Он рассказал о двух мальчиках и двух девочках, о строгом отце и о другом отце, которого никто не видел, потому что он был заточен в городскую тюрьму. Он рассказал о поездках в город, которые, на взгляд детей, слишком затягивались, и о том времени, когда им не разрешалось выходить в сад без охранников, и о том, как они украли ружье, собираясь пострелять в лесу, но добрались только до каменного корабля и застали врасплох отряд убийц, пришедших расправиться с семьей, а затем спасли всех, выстрелом предупредив об опасности. Он рассказал о пуле, которая попала в Даркенс, и об осколке кости, чуть не вонзившемся ему в сердце.