Он помолчал, чему-то колеблясь, бросил искоса взгляды назатихших сотрудников и сказал уже другим тоном:

— Знаешь, лично я человек не совсем сдержанный. Могу ина хрен послать ни за что…

Я удивился:

— Ты?

— Да, — ответил он нехотя и снова посмотрел навнимательно слушающих коллег. — Я самый. Только сдерживаюсь. Это вы всеспокойные и респектабельные, а я вообще-то еще та свинья… там, глубоко внутри.Не раз, бывало, думаю, убил бы этого придурка, а вслух говорю что-нитьнейтральное. А то и комплимент состряпаю для пользы дела. Или подумаю вразговоре, что я бы тебя, говнюк, в нужнике утопил бы в самом глубоком за такиеслова, а то вообще в такой бы бросил, чтобы стоял в говне по шею, а на тебя всесрали… но улыбаюсь и говорю любезности! Понимаешь, мне нужно сперва над собойпоработать, а то я таких мыслей напередаваю…

Дверь приоткрылась, опасливо заглянула Алёна. Я кивнул ей насвободные места, она на цыпочках прошла за спинами сидящих, пригибаясь, как вкинотеатре горбятся, чтобы не заслонять экран, все такая же спортивная, сшироко расставленными и слегка вздернутыми плечами и, главное, в чудовищныхсолдатских ботинках.

Ей кое-кто кивнул, но остальные не отрывали от нас взглядов.Я видел на лицах не просто повышенный интерес, это не сказать ничего, а нечтотакое, что назвал бы тревогой и смущением. Но чему тревожиться преуспевающимлюдям, чей бизнес даже в годы спада мировой экономики набирал обороты?

Я по очереди переводил взгляд с одного лица на другое, и всеотводили глаза в сторону.

— Ребята, — сказал я с недоумением, — вы что?Мы же так радовались каждой новинке! Гордились, что прогресс все ускоряется иускоряется, буквально не успеваем ориентироваться в новых девайсах,выскакивающих на рынок!

Василий Петрович сказал с тяжелым вздохом:

— Это прогресс ускоряется! А мы?

— И мы, — ответил я.

— Но не успеваем, — ответил он раздраженно. —Трахаться на улице и показывать вагину в транспорте — еще не прогресс. Это и вДревнем Риме умели. В том-то и дело, что мы все еще в чем-то… древние римляне!Увеличивать клиторы и выращивать добавочные пенисы — это все то же: «машинбудет больше, а морды будут ширше».

— Погоди-погоди, — сказал я, — ВасилийПетрович, ты что же, против таких чипов?

— Я не сказал, — раздраженно бросил он, — чтопротив! Я просто еще не готов вот так сразу. Я хоть и думаю всегда хорошо, ноиногда… совсем иногда!.. правда-правда, я весь в белом, только вот в какие-томоменты такую картинку воображение нарисует, что… ну, я не хотел бы, чтобыкто-то ее видел. Тем более тот, с кем общаюсь и хочу сохранить хорошиеотношения.

Роман поглядывал то на меня, то на остальных, наконецвставил свои пять копеек:

— Честно говоря, я сперва тоже должен малостьподисциплинировать свои мысли. Речь контролирую, даже если очень хочетсякого-то послать, а вот в мыслях… я бы не хотел тоже, чтобы видели, что… какиефигуры наворачиваю. И какие этажи строю.

Я сказал ошеломленно:

— Ну и ни фига себе! То все орали насчет скорее бы, атеперь все отказываются! Вы что, в самом деле?

Скопа ответил рассудительно:

— Мы тогда не видели никаких проблем. Смотрели толькона мгновенные передачи огромных массивов информации, на суперскорость… Ну, каквсегда, видишь только ориентиры, а досадные мелочи замечаешь по мере того, какподходишь ближе… Ладно, я пошел. Буду думать.

Остальные поднимались молча, большинство так и не сказали нислова, что весьма необычно, у нас чаще дым коромыслом от баталий. Одри вообщеисчезла незаметно, но ей достаточно прервать связь или переключить каналы.

— Давай, — сказал я Тимуру. — Ты у насглавный специалист по грядущему. Только на этот раз постарайся угадать небудущие профессии, а что придет… или может прийти на смену баймам.

Он ушел, Алёна тоже поднялась, но я остановил ее жестом:

— У тебя все в порядке? А то не видел тебя нескольконедель. Уже тревожусь.

Она улыбнулась насмешливо и с недоверием:

— Правда?

— Клянусь, — ответил я серьезно.

— Что-то в лесу издохло!

— Все шутишь, — сказал я. — Алёна, из первогоколлектива почти никого не осталось. Не больше десятка, даже меньше. А вот тывсегда рядом. Я это ценю.

Она тряхнула головой, волосы блестящей волной красивометнулись из сторону в сторону.

— Я не знаю, — сказала она, — сколько будетстоит этот чип, но я его куплю и поставлю. Даже если придется отдать все.

— Ради чипа?

— Да, — ответила она.

Я покачал головой:

— Наша команда, как ты успела увидеть, трусит.

Она спросила с насмешкой, повышая голос:

— Я что, уже не команда?

— Ты ее лучшая часть, — сказал я поспешно и вдругощутил, что сказал правду. — Ты в самом деле лучшая. Хоть шеф я, но нашмир крутится вокруг тебя. Однако даже наши умники, у которых практически нетподкорки, и то трусят. Ну, не столько трусят, как осторожничают.

— Я не хочу осторожничать, — ответила она.

Я развел руками:

— Теперь вот уже и мне кажется, что эти чипы можноставить разве что детям. Даже не школьникам, а младенцам. Хотя, судя по Библии,и они рождаются уже грешными.

Она улыбнулась:

— Возможности чипов можно заблокировать.

— Тогда зачем?

Она смотрела на меня:

— Ты о чем?

— Зачем мучительная подсадка чипа в мозг, если почтивсе, что он даст, позволяют остальные гаджеты?

Ее голос прозвучал едва слышно:

— Ты не поверишь, шеф, но я в самом деле не собираюсьхоть что-то блокировать. А ты?

Мне послышался в ее голосе вызов.

— Не сравнивай, — сказал я. — Это мнепрактически нечего скрывать. А если и есть что-то стыдное, то в самом делестыдно за такую мелочь. Вот такой я серый и кругом неинтересный. И я без страхаоткрою тебе всего себя.

Она не сводила с меня очень серьезного взгляда.

— И я тебе.

Она ушла, я долго сидел в одиночестве, отрубив все каналысвязи и чувствуя себя достаточно хреново. Персональные компы уже достиглимощности в десять терафлопс, что намного превосходит вычислительную мощностьмозга. Вся сложность была в том, чтобы уменьшить все это до размеров хотя быгорошины. Тарас и Тимур уверяют, что скоро получим образцы. Это еще ненанотехнология, но устройство размером с горошину можно пробовать подключатьнепосредственно к мозгу.