— Нет! — кричу я и бросаюсь на него, пытаясь ухватить его за плечи, воротник, горло — хоть за что-то. Он выкручивается и пригибается, стараясь увернуться. Затем вдруг останавливается, смотрит мне через плечо и хмурится. Я поворачиваюсь посмотреть, что привлекло его внимание, и пол уходит из-под ног. Ах так... Мой локоть попадает ему в челюсть. Его шея с хрустом поворачивается вбок; Фармер опускается на колени и хрипло дышит. Затем наступает тишина.

Но в этой тишине слышны тихие звуки. Потрескивание и шепот пламени.

Огонь.

Должно быть, головешка, покатившись по полу, или случайная искра попали в стопку книг, которые Фармер откладьшал в сторону, просмотрев надписи на корешках. Впрочем, уже неважно, что стало причиной. Языки пламени взбираются вверх по полкам; огненные ленты с рваными краями развеваются и ударяют по стеклу. Пузырится и чернеет лакированное дерево. Книги горят, как камфора: буйным, неукротимым пламенем. Огонь проникает за стекла и забирается все выше, под самый потолок; уже пылают верхние полки. Словно лопнувшие стручки с семенами, взрываются снопы искр, разлетаются повсюду и разжигают новые пожары. Клубится дым. У меня першит в горле. я глупо таращусь на ведра с песком, но они уже не помогут. Падает шкаф. Лопается стекло. Огонь заглатывает гору книг. Огненные когти рвут страницы. В клубах мерцающего пепла слышен шепот книг, отпускающих на волю записанные на их страницах воспоминания.

Я пытаюсь отдышаться.

— Не может быть... так быстро...

— Книги любят гореть, — говорит Фармер. — Они сгорают так быстро, потому что воспоминания не хотят оставаться запертыми на страницах. Память — летучий материал. — Он закашливается, не договорив. В дверь стучат; Салли просит впустить ее. — Хватит. Надо уходить, — кажется, он с трудом выговаривает каждое слово. — Сейчас же.

Я наклоняюсь, хватаю кочергу и взбегаю по лестнице в самое пекло.

X X V III

Дым такой густой, что я не вижу ничего вокруг. Я кашляю. Дым режет горло и обжигает легкие. Спотыкаясь и ослепнув от слез, я бреду по балкону. Внизу ревет пламя. Стена жара преграждает мне путь. Я 1фепко держу кочергу; металл нагрелся, я чувствую это даже через перчатку. Совсем рядом лопается стекло. Темные точки кружатся и пульсируют перед глазами.

Времени на размышления нет. Я врезаюсь в шкаф и пытаюсь удержать равновесие. Неожиданно меня пронзает боль. Она простреливает руку. Чугунная решетка! Стекло разбилось, а прутья раскалились и жгут мне пальцы сквозь перчатку. Значит, я нашел нужную полку. Моя книга где-то здесь. Полка, где она стояла, расположена на уровне глаз; я замахиваюсь кочергой и ударяю по решетке. Та подрагивает. я слышу крики. Встревоженные голоса. Фармер зовет меня по имени. Он поднимается по лестнице.

Я снова бью по решетке. Дышать тяжело; я судорожно закашливаюсь и не могу перестать. Кажется, внутри меня все опалено огнем. Темные точки закипают перед глазами; я моргаю, чтобы зрение прояснилось.

Бью еще раз, но решетка не поддается. Тогда я просовываю ее между прутьями и тяну на себя. Наваливаюсь всем весом. Я не отпущу кочергу; если решетка не согнется, буду продолжать попытки, пока не задохнусь от дыма. Когда лестница рухнет, я буду без сознания и не почувствую пламя. — Люциан! Люциан!

Сердце судорожно бьется — сбивчивый слабый ритм сломанного барабана. Каждый приступ кашля разрывает легкие. Рот забит мокротой с привкусом сажи.

И вдруг решетка поддается. Я чуть не падаю. Наваливаюсь на шкаф. Цветные вспышки плывут в облаке серого тумана, заволакивающего глаза. Отодвигаю край решетки и просовываю руку в шкаф. Судорожно хватаюсь за корешки. Огонь прожег перчатки насквозь, и кончики пальцев оголились. Где-то там моя книга; смогу ли я узнать ее на ощупь? ЬСниги падают на пол; в дыму я ничего не вижу. Ктото шепчет нежные слова. Я чувствую запах колокольчиков. Слышу громкий и страшный треск горящего дерева. Где-то рядом кричат. Пол уходит из-под ног. Клубы мрака грозят поглотить меня. Я вдыхаю кислоту. Кружится голова. Книги теплые на ощупь; они кажутся живыми. В любой момент они выскользнут у меня из рук и бросятся в костер. Книги горят так быстро. Книги любят гореть.

Я падаю. Падаю целую вечность. И разбиваюсь. Время бежит вспять: я приземляюсь и снова падаю. Боль несет меня, как волна. Судорожно пытаюсь вдохнуть. Поднимаюсь. Вижу, что я не умер. Кружится голова; я лежу на полу. Здесь сквозь завесу дыма еще что-то видно. Шкафы; лепнина на стенах. Другие краски, кроме огненного янтарно-красного и тускло-серого. Обрушиваются стеллажи; книги соскальзьшают с полок и с глухим стуком падают на пол. Вверх взвивается столп дыма, разливается и клубится под потолком. Глаза застилает серый пар.

— Люциан! — Хриплый голос перекрикивает рев и шипение огня. Я слышу смех вперемешку со всхлипами; кто-то смеется и корчится от боли. Эмметт. — Люциан, будь ты неладен, — кричит он, — ты что, решил покончить с собой? — Я моргаю, смахивая слезы, и оглядываюсь, прищурив глаза. Лестница на месте, но...

— Хватит! — Он хватает меня за рукав. — Это опасно! Надо бежать! Прошу тебя!

Я смеюсь, но смеяться больно. Кровь закипает в венах. — Они ломают дверь. — За дверью слышался крики. Кричат мужчины. Дверь подрагивает под их натиском. — Засов не сможет сдерживать их вечно.

— Я никуда не уйду без своей книги. — Я вырываюсь. Эмметт пошатывается, не отпускает меня, но ослабляет хватку, точно у него уже нет сил. Ему больно. Мы зря тратим время. Если сейчас я ударю его, он отпустит меня...

— Послушай, — он срывается на крик, — оставь ее. Пусть горит. Если захочешь, после я переплету тебя еще раз. Клянусь, я так и сделаю.

У меня слезятся глаза. Я смотрю наверх. Пляшущее пламя взвивается и лезет в отверстие в полу балкона; в серой дымке огонь отливает пурпуром и золотом. Шкаф с разбитым стеклом вот-вот вспыхнет.

— Что такого ужасного ты мог натворить, Люциан, что готов умереть ради этого?

Я открываю рот, и в него врывается дым. Слезы режут глаза и катятся по лицу. Я думал, что знаю причину моего страха. Возможно, я боялся, что совершил убийство. Но почему я решил, что нет ничего хуже убийства? Здесь, в слепящем пекле и дыму, среди рева пламени и грохота кулаков о дверь что-то внутри меня надламывается, и рушится последний защитный барьер. В голове всплывают обрывки кошмара — яркие, правдоподобные, пугающие. Реальные воспоминания страшны: остекленевшие глаза Нелл, повисшей на самодельной петле, служанки с пустыми лицами, де Хэвиленд в момент нападения, отец... Но за ними маячат мрачные тени всего, что могло произойти, всего, что могло быть хуже. Преступлений отца, о которых я не подозреваю, и всего, к чему он мог меня принудить. Деяния столь извращенные, столь порочные, что я могу о них лишь догадываться. Но если я способен нарисовать их в своем воображении, значит, способен и совершить?

Я судорожно глотаю воздух. Лицо взмокло от слез. — Ты не понимаешь, — говорю я. — Я... если бы ты только знал...

И тут он прижимается губами к моим губам. Он прижимается так сильно, что это даже не похоже на поцелуй: мы ударяемся зубами, в голове звенит, боль пронзает нижнюю губу. Я все еще продолжаю говорить и слышу свой голос у него во рту. Он отстраняется немного и смотрит мне в глаза. — Я люблю тебя, — говорит он.