— Не глупи! Разбей стекло.

— Да. Точно. — Он смотрит на дверь, ведущую в глубину дома. Выставляет локоть и бьет по стеклу. Стекло разбивается с оглушительным звоном, слышным отовсюду.

Повисает тишина. Мне кажется, что я слышу шаги в коридоре, но потом понимаю, что это бьется мое сердце.

Эмметт шумно выдыхает, аккуратно просовывает руку в зазубренную пробоину в стекле и достает книги по одной. Читает надпись на корешке, бросает книгу в кучу, достает другую. Он совсем бледный.

— Нет.

— Продолжай. — Но он застыл, как статуя, и смотрит в книгу, раскрывшуюся у него на коленях. — Ты что, читаешь?

Он захлопывает книгу. Его шатает.

— Прости... я не смог... я не хотел... — Пошатываясь, он подходит к столу и откладывает книгу в сторону. — Книги словно овладевают мной, и я это понимаю, но сопротивляться не могу. Прости.

— Проклятье, Фармер!

— Говорю же — я не могу сопротивляться. Я переплетчик, книги затягивают меня, как в воронку. — Он побледнел еще сильнее. — По крайней мере, теперь мы знаем, что это не подделки.

Я поворачиваюсь к полкам. Имена, имена, имена. Но моего среди них нет. Один раз попадается фамилия «Дарне», и меня словно пронзает молния. Но потом я прочитываю надпись на корешке целиком: Элизабет Сассун Дарне.

Сассун — девичья фамилия моей бабушки. Она держалась с нами холодно, отстраненно, надменно, и вечно бродила по дому в поисках чего-то, что никогда не находилось. Но книга совсем не похожа на мои воспоминания о ней. Она прекрасна. На коричневом кожаном переплете вьггиснен узор из сине-золотых ирисов. Я прижимаю палец к стеклу. Мне хочется узнать, что с ней случилось, но у меня нет времени.

Эмметт поднимается по лестнице. Я отхожу в сторону и пропускаю его, но он не проходит. Перегнувшись через перила, он наклоняется вниз. Его глаза закрыты. Лицо побелело. — В чем дело? Фармер?

— Все в порядке.

— Вид у тебя нездоровый.

— Это все воспоминания. Поляны с колокольчиками... Свадьба его дочери... — Он ловит мой взгляд и пытается улыбнуться. — Это ужасно. Люциан. Они отняли у него жизнь. — Да...

Я вижу Уильяма Лэнгленда, лежащего в редкой траве на меловом утесе. В жарком воздухе танцуют бабочки. Над ним безоблачное небо. Он поднимает вуаль своей невесты, наклоняется и целует веснушку в уголке ее губ. Я отворачиваюсь, скрещиваю руки на груди. В пересохшем рту кисло.

Эмметт поворачивается. Я не оглядьюаюсь; не хочу, чтобы он видел мое лицо. Я все еще чувствую прикосновение его рук, помню ночь, что мы провели вместе, тепло, медленно растекающееся по телу. Но эта комната с высокими потолками сейчас кажется холоднее, чем дом на болотах. Я разглядываю штукатурку на потолке. Над нами нависли безжизненные белые фрукты, такие твердые, что об них можно зубы сломать.

Внезапно Эмметт подходит ко мне. Я машинально поворачиваюсь к нему, готовый протянуть ему руку. Хочется чтото сказать, но что — я не знаю.

Он проходит мимо. Я пячусь и врезаюсь в шкаф. — Она здесь. Думаю, она... точно!

Я не сразу понимаю, о чем он говорит.

— Твоя книга. Она здесь! — Он дергает за ручку шкафа. — Здесь у него хранятся нелегальные переплеты. Воспоминания людей, которые еще живы, или живы их родственники... Смотри.

Он прав. Серо-зеленый переплет и мое имя, вытисненное серебром на корешке: Люциан Мне бы порадоваться находке, но по спине пробегает холодок. Наверное, я до последнего надеялся, что моей книги не существует.

Я отворачиваюсь. Взгляд падает на мраморный барельеф с нимфами на камине. Их гладкие бедра, раскрытые губы. Рядом возлежат сатиры, лаская свои эрегированные пенисы. Я откашливаюсь.

— Хорошо. Берем книгу и уходим.

— Разумеется, a ты что думал... — Он замол1сает. Дергает за ручку. Наваливается на шкаф всем весом и пыхтит от натуги. Я отталкиваю его с пути.

— Что ты мешкаешь? Просто разбей стекло. Но тут я вижу решетку. Чугунную решетку за стеклом. Я стою, уставившись на темный металл, декоративную ковку, завитки, спиралевидные отростки и бутоны. Решетка похожа на заросли. Или сплетение мертвых ветвей. Кованые элементы расположены так близко друг к другу, что просунуть между ними руку невозможно.

И снова бьют часы. Эмметт смотрит на меня, затем переводит взгляд на шкаф.

— Как-то ведь можно ее достать.

— Но как?

— Должен быть способ. Разбить стекло, и... Быть может, мы могли бы... — Он не договаривает. Его молчание становится самым красноречивым ответом на мой вопрос.

Я делаю глубокий вдох. На мгновение мне кажется, будто меня окружают декорации: лепнина, книги, шкафы — все это выглядит нарисованным. Я словно очутился внутри старого кукольного домика Лизетты. Даже деревья и небо за окном похожи на рисунок на бумаге, прислоненный к стеклу. На болванки из дерева или воска.

Я поворачиваюсь к Эмметту спиной.

— Пойдем отсюда. — Я принимаюсь спускаться по винтовой лестнице. Но он не идет за мной. — Оставь ее, Фармер.

— Как? Но ты не можешь... ты не можешь сдаться! Люциан! — Он смотрит через перила на огонь в камине. — Погоди... и как я сразу не додумался? Необязательно доставать книгу. Если разбить стекло, мы можем сжечь ее вместе с полкой. Неси щипцы и ведро с песком, я не хочу спалить весь дом.

— Ну уж нет.

— Скорее! Если лорд Лэтворти вернется... — Я же сказал — нет!

Повисает тишина. Нахальный херувим над камином посмеивается над чужими тайнами.

— Не понимаю, — наконец произносит он. — Зачем мы пришли сюда, если ты готов оставить книгу здесь? Я медленно выдыхаю.

— Мне нужна моя книга, — отвечаю я. — Но я хочу, чтобы она хранилась в безопасности. Там, где ее никто не увидит. Хочу быть уверен, что ее никто не прочтет. Только и всего. — Но разве ты не хочешь узнать, что в ней? — Нет.

Мы долго молчим, я смотрю на него. Он стоит, облокотившись о перила; волосы падают на глаза, щеки раскраснелись. Коричневая куртка, кожаный мешок — в этой комнате он выглядит несуразно. Как вор, пробравшийся в библиотеку. Или переплетчик. Я даже не знаю, зачем он здесь. Он тихо произносит:

— Но почему?

— Пойдем. — Я смотрю на дверь, но при мысли о том, что в коридоре мы можем с кем-нибудь столкнуться, дрожу от страха. Поворачиваюсь к окну. По каменному двору скачет сорока. Что-то блестит в ее клюве. Я подхожу ближе, присматриваюсь... Нет, почудилось. У меня начинается мигрень. Я открываю ближайшую створку окна: она узкая, но протиснуться можно.

— В чем дело? Тебе нечего бояться...

— Да неужели? — резко орываю я. — Я видел, как горела твоя книга. Я видел тебя. Со стороны казалось, что ты умираешь.

— Я имею в виду сами воспоминания. Не надо бояться их. — Не смей... — Я осекаюсь. Мы оба смотрим на дверь. Тихим голосом я продолжаю: — Что бы я ни натворил, я захотел избавиться от этих воспоминаний по собственной воле. Меня никто не принуждал. Должно быть, я совершил нечто гораздо хуже того, что творит моей отец, хуже самого гнусного преступления, которое только можно вообразить... Поэтому не смей говорить, что я должен хотеть вернуть эти воспоминания.