Быть может, это была безумная идея. Я это вполне допускаю. Состояние моего рассудка еще не успело восстановиться после пережитых волнений. Но в данный момент эта мысль принесла мне успокоение.

— Хулия! — встряхнула меня Эллен, словно забыла сказать нечто важное. — Вы должны благодарить полковника. Он спас вам жизнь!

— Да ладно, не стоит… — вмешался он, заметив мою реакцию.

Эллен Уотсон сморщила нос и поглядывала поочередно то на меня, то на него.

— Правда? Знаете, полковнику удалось вытащить вас с ледника только потому, что он догадался подставить под колесики носилок стеклопластиковые лыжи.

— Я подумал, что следует поместить какой-то изолятор между вами и полом пещеры, чтобы вы могли освободиться от воздействия электрического поля.

Эллен с удовольствием подвела итог:

— К счастью, это сработало и вы остались живы.

— Обидно, что я ничем не смог помочь Мартину. — Полковник опустил глаза. — Я действительно искренне сожалею. Как и у вас, у меня тоже накопилось много вопросов к нему.

— Помочь Мартину? — Мой рот невольно растянулся до ушей в улыбке, и это привело Аллена в замешательство. — А чем вы собирались ему помочь?

Ник смотрел на меня в растерянности:

— Вас не огорчает его смерть?

— Все совсем не так, полковник. Вам знакома история Еноха и Илии? — оборвала его я.

— Само собой. — Опытный агент на лету подхватил мою мысль. — Оба вознеслись на небеса, не пройдя через смерть. Но вы же не думаете, что эти люди?..

— Именно так я и думаю, Ник. Именно так.

Сантьяго-де-Компостела, Испания

Три дня спустя

— Ты идиот, Антонио! Полный и законченный идиот!

Лицо Марсело Муньиса изрядно раскраснелось после третьего стакана пива и второй порции осьминога по-галисийски во время дружеского обеда с инспектором. Ювелир, наверное, был единственным из людей, не имевших отношения к «делу Фабера», с кем Антонио Фигейрас мог отвести душу.

— Ты что, не понимаешь? — наседал он. — Ты говоришь, что Хулия Альварес вернулась из своего плена в Турции, а ты дуешься, что она захотела в первую очередь встретиться с отцом Форнесом, а не с тобой.

— И при чем тут мой идиотизм?

— Эта женщина работает на высокое начальство, Антонио.

— Я и сам начальство!

— Ну, смотри, она реставрирует городской собор, — уколол его Муньис. — Уж явно она отчитывается своим шишкам, а не полиции. Черт его знает, что она видела за время своего похищения, но уж точно с тобой будет говорить только в том случае, если ей разрешат ее шефы. И я ее не виню, — захохотал он. — Я бы тоже не стал доверять типу с такой потрепанной внешностью.

— Что ты имеешь в виду?

— Взгляни на себя, приятель. Ты уже как минимум неделю не брился, мешки под глазами висят до коленок, щеки запали… Это дело тебя сведет в могилу!

— У меня уже нет дела, Марсело… — промолвил он, скривившись, будто у него вырвали зуб.

— Как это нет? Эта дамочка должна многое тебе рассказать. Выжди пару дней и позвони ей снова…

— Я уже говорил с ней сегодня утром. Это наш четвертый разговор с момента ее возвращения. И она сказала, что встречается с настоятелем… — Фигейрас бросил взгляд на часы, — ровно в эту минуту.

— Тебе придется ее заставить, — произнес Муньис, поднося ко рту очередной кусок щупальца. — Она свидетель убийства четырех человек в Нойе. Четверых американских моряков. Так? Выпиши приказ о задержании, и баста!

— Если бы все было так просто! Расследование взяло на себя НАТО. А нас отстранили.

— Честно? И ты так спокойно об этом говоришь?

— Меня предупредили, чтобы я подальше держался от этого дела. Приказ Министерства иностранных дел. Я ничего не могу сделать, Марсело.

— Твою мать!

— Соединенные Штаты собираются оплатить реставрацию церкви Санта-Мария-а-Нова и внести щедрый благотворительный взнос в фонд города. Они также предложили деньги вдовам двоих полицейских, убитых в Сантьяго. Но при этом твердят, что не предоставят нам информацию, пока сами не распутают это дело. Развели секреты, козлы!

— А тебе это не кажется странным?

— Имеем то, что имеем, Марсело. Дело у меня отобрали. Хотя должен тебе кое-что сказать: это еще не самое странное в этой истории.

— Вот как?

Фигейрас одним глотком допил остатки пива, словно этим жестом мог вычеркнуть из памяти упомянутые мрачные события.

— Да. — Он подавил отрыжку. — А знаешь что? Первым делом, вернувшись в Испанию, Хулия подошла к полицейскому посту в аэропорту и забрала свое заявление об исчезновении мужа, которое мы у нее взяли согласно официальной процедуре.

Ювелир нервно забарабанил пальцами по столу:

— А она сказала почему?

— В бумаге она объяснила, что обнаружила его в Турции и там они решили по обоюдному согласию разойтись.

Муньис поправил галстук-бабочку. На его лице было по-прежнему написано недоумение.

— И ты ей поверил?

— Мне откуда знать! — проворчал инспектор. — Я в женщинах не разбираюсь. Они еще хуже, чем твои байки про талисманы и символы.

— Слушай, дружище! Коль скоро об этом зашла речь, что сталось с камнями?

— Остались у него, я думаю. Это еще одна запретная тема. Никто об этом и говорить не хочет.

— А эта дамочка объяснила, зачем ее увезли в Турцию?

— Ты попал в самое яблочко. Сейчас она твердит, что ее не увозили, Марсело. Что она отправилась туда по собственной воле. Единственное, о чем она меня попросила, так это о том, чтобы я отозвал заявление о ее похищении. И министерство из Мадрида приказало то же самое. Даже посольство Соединенных Штатов потребовало у комиссара, чтобы мы передали им наше досье на Фабера!

— А Хулия тебе хоть сказала, что она собиралась делать в Турции?

— Это уж конечно, — возмущенно просопел Фигейрас, — якобы хотела искать Ноев ковчег. Черт побери, Марсело! Могла бы придумать какую-то менее дурацкую отговорку! Вот скажи мне, какого рожна эксперту по римско-галисийской архитектуре, реставратору Портика Славы взбрело в голову искать подобную штуку?

— Ну… Я и сам не понимаю…

Я никогда бы не подумала, что так много для него значу.

Маленькие прозрачные глазки падре Бенигно Форнеса увлажнились, пока я рассказывала ему о событиях последних дней. Они вдруг наполнились слезами и заблестели. Это не был надрывный и горький плач, но и радостного облегчения в нем не звучало. Скорее, эти слезы лились от признательности. Словно в моих словах добрейший настоятель обрел наконец утешение, которое искал долгие годы.