– Ты здесь?.. А где же... женщина?

– Какая женщина? – не понял Кречет. Мнепоказалось, что в глазах президента блеснули слезы. – Лежи, уже бегутмедики ...

– Женщина, – повторил Сагайдачный медленно. Губыдвигались все слабее. – Молодая и очень красивая... с удивительнойфигурой... владеет всеми видами оружия... восточными единоборствами...к-кх-кх... сексуальная до сумасшествия...

Кречет в бешенстве оглянулся:

– Где медики? Почему президент здесь раньше?..

Сагайдачный растянул губы в улыбке, глаза медленно терялиживой блеск:

– Всегда... была... женщина...

Голос его прервался, голова откинулась в сторону. Кречетстиснул зубы, медленно провел ладонью по лицу человека, которого всегда называлучителем, еще теплому, размазывая грязь. Веки послушно опустились на глазныеблоки.

– Ты ссорился со мной... – прошепталКречет, – из-за ислама... Но зеленое знамя пророка над Россией такбыстро... что будешь удивлен и, надеюсь, не очень разочарован... если у вратвместо бородатого мужика с ключами., встретят красивые женщины! А твое имябудет у них на груди...

А Коломиец остановился над залитым кровью телом в двухшагах, всмотрелся. Рука его медленно стянула с головы фуражку:

– Он и не прятался за депутатским билетом.

– Он реабилитировал этих болтунов в Думе, –признал Сказбуш холодно.

– Да, за всех дрался.

Сказбуш высвободил автомат из застывающих рук, выдернулрожок, покачал головой. Пуст, Анчуткин дрался до последнего патрона.

Рассвет вставал ликующе кровавый. Облако в небе вспыхнуло ипропало под ударом прямых солнечных лучей, словно угодила крылатая ракета. Понебу расползался пурпурный свет, от которого чаще билось сердце, грудьвздымалась в непонятном волнении, хотелось свершить что-то великое, доблестное,но не было ни амбразуры, чтобы закрыть ее своим телом, ни колонны бензовозов,чтобы направить на них свой горящий самолет.

Грудь Рыбакова вздымалась от непонятного восторга, он дышалчасто и сильно, прогоняя ревущие в груди массы воздуха, что насыщали теловзрывной силой, пьянили кровь и подмывали выкинуть что-нибудь дикое, вродепройтись на ушах по палубе или броситься на вражеский флагман и разломать егона куски голыми руками.

На горизонте маячат серые, как уродливые жабы, корабли этогогнилого образования, именуемого США. Приплюснутые, низко сидящие в воде, сокруглыми обводами, где под кожухами прячутся люди, все округляющие,сглаживающие, сводящие к компромиссам...

– Я с детства не любил овал, – сказал онгромко, – я с детства угол рисовал!

Худяков услышал, спросил с недоумением:

– Непонятно, но красиво. Что это?

– Цитата, – ответил Рыбаков. Подумал, сказал сраскаянием. – По-моему, того, который «Бригантину» написал!.. Они всепогибли молодыми.

Худяков повторил с удовольствием:

– Я с детства не любил овал, я с детства уголрисовал... Здорово! Да, это наш поэт. Что с американскими кораблями?

– Стоят, – ответил Рыбаков, в голосе слышалосьнапряжение. – Нет, бой не примут. У них воюют по-другому!.. Побеждают тем,что изо дня в день твердят, что все мы скоты, что нечего куда-то тянуться,соблюдать какую-то мораль, что нет ни чести, ни гордости, а есть толькоэкологически чистая жратва и траханье всех и вся, не разбирая ни пола, ивозраста, ни вообще-то человек ты или рыба.

Худяков усмехнулся:

– Это как мы Григорьева сумели... Он бросил курить,неделю держался, а мы все вокруг: да закури, да брось ломаться, да что тебеэто, да вот мы курим – и ничего... и он сломался.

– Так и они нас ломают. Половину Европы сломали!

Рассвет над американскими кораблями вставал пугающекровавый, облако в небе вспыхнуло и растаяло, словно в эпицентре атомноговзрыва. По небу снизу расползался нехороший пурпурный свет, от котороготревожно билось сердце, грудь вздымалась в тревожном ожидании, по телупробегала дрожь в ожидании неприятностей. Хотелось как-то укрыться за надежнойтолстой броней, но Стоун с холодком обреченности понимал, что никакая сталь неспасет. В чудовищной жаре выгорит даже вода в океане диаметром в пару миль и наполмили в глубину...

А русские нарываются, им терять нечего, да и варварскоестремление подраться прет из груди, прорывая кожу...

В серо-утреннем мире вызывающе пылал жаркий алый краешексолнца, странно придавленный сверху тяжелой свинцовой тучей, настолько темной имассивной, что мир показался перевернутым. Снизу темнел горизонт, но туча быланамного массивнее, злее, она закрыла солнце на три четверти, снизу выглядывалсрезанный краешек, тянулся к краю земли.

Стоун смотрел в бинокль на русские корабли. Теперь уженевооруженным взором можно было различить надпалубные надстройки, длинныестволы пушек, все направлено в их сторону. Можно даже разглядеть остроконечныеклювы ракет. В бинокль видны на некоторых боеголовки красного цвета. В головестучали молоточки, а сердце останавливалось от ужаса. На кораблях знали, чтотак русские отмечают ядерные заряды.

– Он не осмелится, – прошептал он. На лбу вздулиськрупные капли пота, одна сорвалась, пробежала через глаз. – Они неосмелятся...

Ассгэйт пробормотал:

– Я бы на это не рассчитывал...

– Но погибнут и они! Что настолько тупы, что непонимают?

– Понимают... Это мы не понимаем, как можно три месяцане получать жалованья... а ты знаешь, что их командир корабля получает столько,сколько у тебя приходящая уборщица?.. И русский это знает. Ему насточертелголод, страх сокращения... и он ненавидит нас, не за то, что мы американцы, аза то, что у нас все хорошо, даже отлично! За то, что сыты, одеты, доллары иззадницы лезут, а кормят нас так, как их однажды накормили на приеме в Кремле. Ивот он смотрит на нас через прицел...

Командир ощутил, как черная волна ужаса ударила в мозг. Онпрохрипел:

– Это безумцы... Безумцам не место на море!

– Да, конечно, – психолог говорил профессиональноубеждающе, со всем соглашался, не спорил, поддакивал, затем кивнул наиллюминатор, через который было видно кусок лазурного моря, где на фоне синегонеба грозно маячили русские крейсера – реальность, проклятая реальность! Урусских атомные подводные лодки, сорок боевых кораблей.

Уже невооруженным глазом они видели, как русский эсминецочень медленно, почти незаметно, словно его тянуло подводное течение, подаетсявперед. Исполинские пушки, с жерлами как у заводских труб, смотрели наавианосец уже в упор. Корабли охраны, пытались закрыть своими корпусами матку,но русский корабль безрассудно шел к столкновению, ему уступали. Теперь ни надоникаких ядерных зарядов или крылатых ракет: один залп в упор из корабельныхорудий такого калибра сметет все с палубы авианосца...