Из музея почти не отстреливались, но из толпы по темнымпровалам стреляли все равно часто, охотно и беспорядочно.

С грохотом подошли танки, глупо и бесцельно взяли древнеездание в кольцо. Я насчитал двенадцать серо-зеленых стальных чудовищ, Длинныестволы, похожие на трубы для перекачки нефти, мертво смотрели на музей, крышкилюков задраены наглухо, даже пулеметные гнезда словно заварены электросваркой.

На джипе, сопровождая танки, прибыл Яузов. Бинты уже сняли,но на мощной носорожьей фигуре не сказалось, все такой же массивный, грузный, Сподкреплением появились снайперы, я видел их сгорбленные фигуры на башняхтанков. Похоже, в патронах их не ограничивали, потому что винтовки с непомерноуродливыми стволами время от времени дергались, я слышал сухие щелчки, едваслышные на фоне привычного городского шума.

При виде меня, Яузов вскинул брови, оглядел с головы до ног.Зато вроде бы ничуть не удивился, увидев рядом со мной красавицу княгиню. Онасветло улыбнулась министру обороны, он поклонился, что-то пробурчал, сновапоклонился, все же ошарашенный, не зная как держаться, наконец повернулся комне:

– Вы хоть знаете, кто ими руководит?

– Черногоров, – ответил я.

Он помрачнел:

– Черногорова ищут... Найдут, никуда не скроется. А тамв музее этот горластый!

– Который?

– Тот, что все на митинги народ поднимал. Анчуткин!..Да, тот самый... Нет, здесь его депутатская неприкосновенность не спасет...

– Жаль, – сказал я искренне. – Он в самомделе никаких благ для себя не выгадывал.

Стелла сказала негромко:

– О чем вы говорите, когда люди стреляют в историческуюценность? Вы знаете, сколько этому музею лет?

Яузов искоса посмотрел на нее, вздохнул. Похоже, на языкечто-то вертелось, но не сказал, красивым женщин все позволено, даже больше, чемЮпитеру.

– Как остановить, – сказал я трезво. – Джиннавыпустили из бутылки... Правда, этот джинн и спутал карты как Пентагону... иликто из них там посылал своих коммандос в Кремль... ЦРУ, госдепартаменту... таки нам. С таким чертом из бутылки сладить трудно. Но зато он на нашей стороне!

Черт из бутылки, заполнив всю площадь так, что теперь уже итанки в нем утопали как зеленые кустики роз среди половодья, постреливал по окнам,иногда в какой-нибудь части выстрелы превращались в шквальные: с тот стороныкто-то из осажденных осмелился выстрелить в ответ.

К Яузову подбежал молоденький офицер в форме танкиста:

– Товарищ главнокоманедующий!.. Только что сообщили,что русский президент прибыл в тамошний аэропорт. После парадной встречи отбылв резиденцию. Несмотря на события в России, как он заявил, сперва подпишет вседоговора, завершит встречи, и только тогда вернется.

Яузув кивнул:

– Похоже, не сомневается в нас. Черт, знал бы, что насуже было повязали как кроликов?

Я удивился:

– И вас?

– Меня нет, – сказал он, морщась, – но есливласть сменить молниеносно, а в стране тишь да гладь, то армии, вроде бы,незачем покидать казармы. Расчет был на этом! А если бы большинство из членовпрежнего правительства продолжало работать... Понимаете?

Я кивнул:

– Понимаю. Но, к счастью, народ такой правильности непонимает.

Треск винтовочные выстрелов отсюда казался похожими нахлопки лопающихся воздушных шариков. Словно их рассыпали вокруг музея, итоптали шипастыми подошвами. Богато украшенные ворота рухнули, мы слышалитреск, с которым выворачивались огромные штыри из косяков. Толпа ввалиласьгалдящая и стреляющая. Мы в бессилии наблюдали, как в широкие воротавваливается все больше и больше народу. Что там будет с ценными экспонатами...лучше не смотреть в сторону княжны.

Я сказал ей виновато:

– Они опьянели от свободы!.. Но все-таки... Все-такиони вышли на улицы с ружьями, вышли защищать свою страну. Свое право носитьоружие! Это же теперь люди... которые взялись просто ниоткуда!.. До этого быласплошная дрянь, были сябялюбцы, трусы, подонки, приспособленцы, былинафигисты... и вдруг откуда-то появились люди. Теперь надо не спугнуть в нихэто... человеческое! Чтоб не вернулись снова в свое подлое и равнодушноескотство, что считается благополучной нормой. Да черт с ним, музеем. Мне еготоже жаль, но люди дороже. А они только тогда люди, когда сами вышли с оружиемв руках на улицу... Не их погнали защищать, а вышли сами!

Яузов покивал с грацией носорога, прогудел:

– Это утрясалось бы еще долго. Ну, гражданственность,осознание... Я доступно объясняю?

– Доступно, доступно, – пробормотал я.

– Тещ бы стреляли, – объяснил он, однако, скрестьянской обстоятельностью. – Соседей по коммуналкам... Агражданственность – это уже!.. Понимаете, уже. Надо поблагодарить штатовцев.

Я спросил ядовито:

– А Сказбуш не скажет, что это его глубоко продуманнаяакция?

Он с подозрением посмотрел на меня:

– Да нет, не скажет. Эта вот гражданственность... этоне его заслуга. Прямо скажем, не его. Мне кажется, что эти лица... которые этугражданственность торопили... гм... сами ошарашены. Да, прямо так скажем. Самиошарашены, что так враз и... все в дамки.

Стелла с гримаской отвращения смотрела на древний музей.Толпа вливалась и вливалась в черный зев разрушенного входа, затем из окнатретьего этажа выбросили человека. Толпа внизу радостно заревела. Из соседнегоокна выбросили его одного, еще живого. Он страшно кричал, размахивал руками.

Мне почудилось, что донесся тяжелый удар об асфальт. Стеллавскрикнула:

– Прекратите!.. Прекратите немедленно!

Яузов посмотрел на меня, я украдкой подал знак отрицания.Яузов покачал головой, развел руками:

– Это дело милиции. Омоновцев... Не могу же я со своимитанками! Скажут, переворот.

Я сказал торопливо:

– Завтра вернется Кречет. А к этому времени толпаугомонится. Если же пойдут громить магазины, тогда можно и танки...

– Какие танки? – вскрикнула она в ужасе. –Против простого народа?

– Ага, – сказал я зло, – сейчас он ужепростой, уже раскаявшийся, да?

– Да, – отрезала она настороженно, потому что вголосе моем была издевка, которую она не поняла. – Да, если хотите!

Я смолчал. Трудно говорить с людьми даже не прошлого, авсего лишь ненышнего века тому, кто живет идеями следующего. А в новом мирелюди обязаны быть злопамятными. Порядочным человек всегда злопамятен. Он обязанбыть злопамятным!

Наше сегодняшнее всепрощение, если честно, от доброты ли илиот трусости? Когда пьяный нахамил и плюнул в морду, не даем сдачу потому, чтопрощаем неразумного, он-де не знает что творит, или же просто страшимсянарваться на скандал? Ведь не только плюнет еще раз, но и меж ушей врежет?