– Что смотришь, иди, – сказал молодой.

Улеб не спеша наклонился подтянуть завязки кожаных, красивовырезанных поршней. А потом так же неторопливо зашагал впереди воинов, вВерхний конец, мимо хором боярина Вышаты, к Новому княжескому двору. Людивыглядывали из-за заборов. Мало не весь город выскакивал из калиток, шёлследом. Ни дать ни взять, на вече.

В самом же Новом дворе было ещё малолюдно. Не князьям ждать,пока приведут судимого, – пусть-ка сам постоит на утреннем солнышке,посмотрит на него, может, в самый последний раз, да и добрым людям даст на себяпосмотреть…

И не было у Улеба родни, что с мечами пришла бы посмотреть,по чести ли вершился над ним суд. А в случае чего встала бы за сородича,оспаривая неправый приговор, отстаивая истину в единоборстве… Один Людота.Тот-то пришёл раньше всех, да толку… Улеб, вступив во двор, увидел его сразу.Коротко глянул на него кругличанин, почему-то виновато покраснел и отвернулся,моргая. Ну что же, спасибо и на том… Улеб разгладил пятёрней бороду и всталпосреди двора.

Ждали князей. Седоголовые деды припоминали давнишнее.Молодые грызли орехи, сплёвывая под ноги шелуху. Парни, похваляясь силой,пальцами давили скорлупки, угощали ядрышками девчат. Те переглядывались, кидалис плечика на плечико тугие косы. Вертелась под ногами ребятня, которой,конечно, тоже до всего было дело.

Впрочем, говорить было особо не о чём. Совсем другое дело,если бы у кого пропало добро или, сказать, того же Олега сыскали бы ужехолодного, а рядом невесть чьи следы… Тут, глядишь, и раскалили бы железо иливынесли горшок с кипятком и живо разобрались бы, кто прав, кто виноват. А то –дали бы тяжущимся по мечу и велели бы, согласно прадедовскому обычаю, решатьдело самим…

Пришли на суд и урмане. В городе на них смотрели уже как насвоих: потеснились, дали место, угостили орехами. Видга с непривычки о первыйже орех намял пальцы, но ничего, совладал. Скегги попробовал тоже, не осилил,но и не опечалился – сунул в рот и разгрыз.

– А у вас как судят? – спросила Скегги бойкаяровесница, дочь одноглазого ярла. Юный скальд сперва смутился, польщённыйнеобыкновенным вниманием, потом ответил:

– У нас судят редко…

– Как так? – подняла брови боярышня. Пришлосьобъяснять:

– Это у вас конунга позовут, он и выйдет из дому. А унас он большей частью где-нибудь далеко и сражается, да и судит обычно толькосвоих врагов, когда берёт их в плен… Так что люди сами решают дела… а кто неможет справиться с обидчиком, тот жалуется на тинге, но так бывает редко. Вотнаш Халльгрим хёвдинг…

Видга слушал с завистью: Скегги болтал по-гардски как насвоём родном. Дочь Радогостя хотела спросить о чём-то ещё, но не успела. Водвор вышли вагиры. Эти все были оружны, и их, а особенно Олега с егоперевязанной рукой, встретил сдержанный гул. Воины, караулившие Улеба,приметили, как ладожанин напрягся, точно перед прыжком, и на всякий случай подступилипоближе. Но Улеб не двинулся. Только сцепил пальцы за спиной – и будтозакаменел…

После варягов, более не медля, появились князья.

Помогая себе костылем, опираясь на сильную руку сына,степенно прошествовал старый Мстислав. Приблизился к деревянному креслу и сел,и когда, распрямив спину, зорко оглядел разом притихшее подворье, стало видно,каков был в молодости этот князь… Чурила стоял рядом с отцом, и отличались онидруг от друга по большей части тем, что один был сед и согбен, а другой чёрен ипрям, точно кондовая сосна.

Вышли и обе княгини и сели на скамейку чуть поодаль отмужей. Бок о бок – всем на удивление.

Тут стало очень тихо. Неугомонная молодежь и та попряталасвои орехи, убрала с лиц улыбки.

– Слушай, господине славный Кременец, – выждавнемного, проговорил старый Мстислав. Отчётлив и громок был его голос, и людипритихли ещё больше, и даже Улеб, стоявший гордо, и тот не выдержал, провёлязыком по губам. – Жестокую обиду тебе нанесли, – продолжалкнязь. – Виданное ли дело – гостя тронуть! Одно добро, что собака та ненашего рода, не кременецкого… Отвечай, господине, каким судом его судить!

Народ зашевелился, но все голоса покрыл, точно трубой,Радогость.

– А что его судить, холопа! – сказал одноглазыйвоин. – В куль да в воду, как у мерян!

Улеб вздрогнул, а Чурила поднял руку:

– Ты погоди с холопом, боярин… – И обратился кладожанину: – Ты, я слыхал, вчера ещё рабом был, да успел выкупиться у женымоей… За холопа, глядишь, хозяйка бы словечко замолвила, а то и виру заплатила,какую надо… Помнишь ли, что здесь ты изгой, ни мира у тебя, ни родни? Так как стебя спрашивать?

Улеб крикнул яростно и хрипло:

– Как с вольного!

Звениславка сидела ни жива ни мертва, словно это не Улеба, асаму её выставили на погляд и посрамление. Смотрела, низко опустив голову, наноски своих башмачков. Не хотела видеть ни Улеба – за глупость его, забезумство, – ни Чурилу, хотя тот-то и был виновен только в том, что взялилюди да поставили его над собой князем…

Добронега что-то говорила ей – она не слыхала. Только ичувствовала, как жала ей руку Нежелана, сидевшая рядом.

– Дозвольте слово молвить, добрые люди! – сказалмежду тем стеклу кузнец. – Выслушайте, казнить потом станете. То правда,не вашего я рода, только всего, что, как вы, словенин…

Князья слушали напряжённо. Мстислав – уже провидя мысльювесь его рассказ и торопясь услышать, как ответит Олег. Чурила – угрюмо… Хоть ивзяла с него жена святое княжеское слово, что постарается он спасти строптивоголадожанина… только ведь не из любой паутины выпутаешь человека, а тем паче еслион сам себе её усердно плетёт.

Улеб же продолжал:

– Из Ладоги я, люди! И ныне бы там жил, добра наживал…кабы не эти! – Взъерошенная борода указала на вагиров. – Сглупупозвали их оборонить нас от свеев! Ихнего народу ведь у нас от веку жило… людикак люди… А Рюрик-князь с дружиной, с зипунниками своими, как наехал… Меня, пёсваряжский, за честные слова свеям же продал! Спасибо княгине вашей, ЗвениславеМалковне, мимо ехала, купила у них… – Он повернулся к Звениславке, отвесилнизкий поклон, ни разу так не кланялся в холопстве. И заговорил снова,торопясь, глотая слова, – пока не перебили: – То я про князя, про Рюрика,Олег же – пёс его верный! А где пёс, там и хозяин ждать не заставит! Нынегость, да навек бы не загостился! Слезами умоешься, господине Кременец,попомнишь Улеба! Тогда и решишь, обиду я тебе чинил или беду отвести хотел! Аколи лжу говорю, бери меч, воевода, при всех посмотрим, у кого правда на языке!

Люди забыли дышать: неожиданно великое дело решалось у нихперед глазами. Всего Кременца внезапно коснулось оно – и предков в курганах, илюбопытных детишек, и тех, кто вовсе ещё не был рождён… Даждьбог и тот,казалось, остановился на небе, и лёгкие тени от необъятных сил, что поднялисьвдруг за спинами споривших…