Слушая хвастливое бурчанье Иваника, Арсен улыбался в темноте. Он радовался, что все закончилось удачно. Стеха не попала в татарскую неволю, никто из односельчан не пострадал… А то, что Чернобай сумел сбежать, не очень беспокоило запорожца. Настанет время – и попадется в западню!

Другие мысли одолевали его. До поры до времени не делился ими с товарищами, а теперь решил – откладывать больше нельзя.

– Утром я оставлю вас, – сказал друзьям тихо. – Вы поедете в Дубовую Балку, а я в Запорожье…

– Арсен, что ты надумал? – удивился Роман.

– Так нужно. Я должен немедленно везти фирман!

– Так ты и дома не побыл! А как же Златка, Младен, Якуб?

– Я скоро вернусь. А Златке, Младену и Якубу у моих будет хорошо… Да и вы будете с ними.

– Э-э, нет, брат, так негоже.

– Не уговаривай меня, Роман. Я должен побыстрей добраться до Сечи!

– Тогда и мы с тобой. Дорога далекая и опасная. Не так ли, пан Мартын?

– Еще бы! Полсвета отмахали вместе, так неужто тутай бросим тебя одного!.. Да и, правду сказать, меня всю жизнь подмывало хоть едным глазом глянуть на прославленную Сечь Запорожскую. А тутай такая оказия, панове! А?.. Вдруг я – шляхтич польский – да стану казаком запорожским! Вот это будет метаморфоза, панство! Да ради этого я готов хоть на край света… Перун ясный!

– Однако ж, пан Мартын, я думал ты спешишь к пани Вандзе на свой хутор…

Наступила пауза. В темноте не видно было выражения лица Спыхальского. Но все услышали тихий, сдерживаемый вздох.

– Поспеем с козами на торг! – буркнул пан Мартын. – Пани Вандзя ждала меня пять лет, подождет еще…

– Ну что ж, друзья, если вы решили твердо, то поедем вместе! Скажу вам, чертяки вы мои дорогие, что рад этому! Да еще как рад!

Арсен нащупал в темноте руки товарищей и с чувством крепко пожал их. Вот они – друзья! Неволя и совместная борьба с врагами сблизила, а со временем и сдружила их, и они стали побратимами, готовыми идти друг за друга в огонь и воду. И искренний, чистосердечный Роман, и запальчивый, самолюбивый, но, по сути, добрый как ребенок, пан Мартын, и угрюмый, молчаливый, убитый страшным горем Степан Грива, – все они, не колеблясь ни мгновения, грудью заслонят его при смертельной опасности, как и он – любого из них. И хотя никто из них не говорил об этом вслух, все были убеждены, что иначе быть не может, что каждый сделает все, что обязан сделать настоящий друг-побратим. У Арсена на душе стало легко и радостно… Ведь один в поле – не воин! Это древний закон воинского житья-бытья. Не раз он убеждался в справедливости этого! Крепкая же боевая дружба и готовность в опаснейших условиях постоять за товарища – залог победы над врагом, залог того, что выйдешь целым из сложнейшей передряги.

Охваченные общим чувством, друзья долго вели беседу вполголоса, лежа навзничь на земле и всматриваясь в густо-синее небо, усеянное бесчисленным множеством мерцающих звезд. А вокруг жила, звучала ночными шорохами степь: шелестел под ветерком ковыль, стрекотали на тысячи ладов кузнечики, иногда, напуганная ночным хищником, где-то вскрикнет жалобно перепелка или сорвется из гнезда быстроногий стрепет.

В долине фыркали стреноженные лошади.

Постепенно всех одолела дремота.

– Спать, друзья! Пора спать! Скоро начнет светать, – сказал Арсен.

Однако сам не заснул. Тихонько встал и тенью скользнул к кусту, где спали девушки. Стеха лежала скраю. Арсен наклонился, погладил шершавой ладонью распущенные косы и долго сидел неподвижно, углубившись в свои мысли и оберегая сон девушек и товарищей.

Утром отряд разделился надвое. Спыхальский, Роман и Грива еще седлали коней, а балковчане уже отъезжали. Иваник, назначенный атаманом отряда, гордо выпячивал узкую грудь и заставлял коня играть под собой. Арсен пожелал всем счастливого пути, поцеловал Стешу и крикнул:

– Айда! В путь!

Хуторяне тронули коней и рысью помчались широкой долиной на север. Когда они скрылись за горизонтом, Арсен вскочил в седло, и четыре всадника повернули в противоположную сторону – прямо на юг.

На третий день, поздно вечером, четыре всадника остановились у ворот сечевой крепости. Арсен рукояткой пистолета стал колотить в крепкие дубовые ворота. Гулкое эхо усиливало этот грохот.

Где-то вверху, в темноте, скрипнул ставень смотрового оконца, и басовитый сонный голос недовольно спросил:

– Экой черт, прости господи, дубасит там?

Арсен чуть было не расхохотался от радости. После всего пережитого на чужбине наконец-то стоит он у ворот родной Сечи и сам себе не верит: сон это или явь? Будто не было ни тяжелого пути в Крым, ни Гамида с Сафар-беем, ни гайдуков Младена, ненавистной галеры, долгого пути через Болгарию, Валахию и разоренную Правобережную Украину к тихой Суле, а оттуда – к Сечи. Кажется ему, что лишь вчера вечером выехал он из этих ворот, а сегодня уже возвращается назад. И встречает его не кто иной, а сам батько Метелица! Улыбаясь в темноте, Арсен представляет, как там, вверху, высунувшись из оконца, старый казачина всматривается вниз, стараясь рассмотреть, кто прибыл. Но никого узнать не может, и от этого злится, готовый разразиться от гнева отборной бранью.

Голос загремел снова:

– Иль тебе уши заложило, идол? Чего барабанишь, спрашиваю?

Тут уже Арсен не выдержал и от души расхохотался. Именно такие слова и сказанные именно таким тоном, присущим только бывалым запорожцам, не боящимся ни Бога, ни черта, он и ожидал услышать сейчас от своего старого учителя-наставника.

– Узнаю своих! – сквозь слезы и смех произнес Арсен. – Отчиняйте, батько Корней! Неужто не признали?

Метелица на время замолк. Потом охнул и, слышно было, отскочил от смотрового оконца. С надвратной башни снова донесся его зычный голос. Он будил дежурных запорожцев, которые, пренебрегая опасностью, спокойно улеглись спать.

– Вставайте! Да вставайте же, иродовы души! Секач, Товкач, будет вам дрыхнуть! Просыпайтесь! Дорогой гость прибыл!..

По деревянным ступеням затопали тяжелые сапоги. Заскрипел рычаг, звякнул железный засов – и массивные ворота открылись. Из них выскочил запыхавшийся Метелица. За ним, недовольно бурча, торопились Секач и Товкач, так и не разобравшиеся спросонок, зачем их так быстро подняли.

– Арсен! Чертяка! – воскликнул Метелица и сгреб молодого казака в свои медвежьи объятия. – Живой! Прилетел, соколик! Ох ты Боже!..

Он крепко прижал Арсена к груди, расцеловал троекратно в щеки и, наконец, прослезился.

Удивленные и обрадованные Секач с Товкачом едва вырвали из могучих ручищ Метелицы своего товарища и побратима, которого уже и не надеялись увидеть живым.

– Арсен! Брат!..