действительно не практиковались. Более того, если какая-либо пьеса шла сразу в нескольких театрах, сколь бы звездными ни были составы, записывался, как правило, только один. Исключения были, но это действительно случаи уникальные. К тому же взаимоотношений с высланным диссидентом никто не отменял. Едва ли кто-нибудь на месте Екатерины Алексеевны Фурцевой поступил бы иначе.

Взбешенная Галина Павловна бросила трубку, а Мстислав Леопольдович тут же ее поднял, чтобы позвонить в ЦК Петру Демичеву. Петр Нилович оказался на совещании, и Ростропович попросил его секретаря, когда кандидат в члены Политбюро освободится, немедленно соединить его по крайне важному делу. При этом сам он в тот же день улетел на гастроли в Молдавию. К концу дня Петр Демичев позвонил Галине Вишневской домой. Та, по ее словам, уже была на таком взводе, что сразу же разрыдалась.

— Галина Павловна, что случилось? — спросил Демичев, ожидая подвоха.

— Петр Нилыч, я впервые за всю мою карьеру вынуждена обратиться за помощью.

— Успокойтесь, прошу вас, и расскажите, что произошло.

— Мне не дают записать на пластинку «Тоску».

— Вам?! Кто не дает? Вы, такая певица, и вы плачете… Да они должны за честь считать, что вы хотите делать пластинки.

От этих слов Вишневская заревела еще сильнее и поведала несчастную историю.

— Вы говорили с Фурцевой? — уточнил куратор Министерства культуры в Президиуме ЦК КПСС.

— Да, говорила, и она не разрешила.

— Ничего не понимаю. Я вас прошу побыть дома, не уходите никуда, вам сейчас позвонит Фурцева.

Не прошло и пяти минут, как раздался звонок:

— Галина Павловна, что произошло, как вы себя чувствуете?

— Плохо себя чувствую.

— Но почему?

— Вы еще спрашиваете почему? — оскорбилась Галина Павловна. — Потому что мне запрещают сделать запись оперы.

— Но кто же вам запрещает?

— Вы запрещаете! Вы забыли, что ли?

— Но вы же не так поняли, я не запрещала. Работайте спокойно, не волнуйтесь, я сейчас распоряжусь.

Вслед за Фурцевой позвонил генеральный директор всесоюзной фирмы грамзаписи «Мелодия» Василий Пахомов, в прошлом — директор Большого театра и Кремлевского дворца съездов[934], затем ответственный партработник.

В данном случае Вишневской действительно было за что бороться. Речь шла не столько о гигантских деньгах, сколько о мировой славе. Советские пластинки слушали более чем в 60 странах мира[935].

— Галина Павловна! Пахомов говорит. Значит, пишем «Тоску», — взял быка за рога Василий Иванович. — Нужен состав солистов. Кто Каварадосси?

— Соткилава, а на Скарпиа нужно пригласить Кленова, — сразу же перешла к делу вслед за генеральным директором Вишневская.

— Та-а-а-к… Хорошо… Когда начнем?

— В следующий выходной театра — в понедельник.

— Но в понедельник вечером уже назначена запись «Тоски» с той группой, — выразил сомнение в целесообразности Пахомов.

— Так мы будем писать утром, мы им не помешаем, — уверенно парировала Вишневская. Но она имела дело с бывшим директором Большого.

— Но Эрмлер не сможет дирижировать утром и вечером.

— А нам и не нужен Эрмлер, Ростропович будет дирижировать, — нанесла туше Галина Павловна.

— Ростропович?! Вот это здорово! Но ему же нужны репетиции — он «Тоской» в Большом театре не дирижировал.

— Мы с ним несколько раз ее играли на гастролях, ему репетиции не нужны, — заявила Вишневская, справедливо считавшая своего мужа гением.

Ростропович, которому Вишневская рассказала о переговорах, направил Демичеву телеграмму — по иронии Галины Павловны, такую же любовную, как ей самой в их медовый месяц.

Однако на этом история не закончилась. По версии Галины Вишневской, возмущенные Тамара Милашкина, Владимир Атлантов и Юрий Мазурок записались на прием к Петру Демичеву, к ним присоединились Евгений Нестеренко и Елена Образцова. Якобы по итогам их визита запись «Тоски» с Галиной Вишневской и была отменена.

Участник событий Евгений Нестеренко рассказывал об этом инциденте иначе. Вопрос решался 27 марта 1974 года в кабинете у Фурцевой. Присутствовали не только Атлантов, Милашкина, Образцова, Мазурок и сам Нестеренко, но и главный дирижёр Большого Юрий Симонов и Ирина Архипова, игравшая серьезную роль в парткоме театра. Министр выслушала жалобу и сразу же позвонила Василию Пахомову, весьма жестко поинтересовавшись, как он мог допустить такую глупость, как одновременная запись двух версий одной и той же оперы с одним и тем же оркестром.

Екатерина Алексеевна, по рассказу Евгения Нестеренко, поступила мудро: распорядилась сначала закончить первую версию «Тоски» с Владимиром Атлантовым и Тамарой Милашкиной, а затем, коль скоро процесс уже запущен, организовать запись второго варианта. Нестеренко предположил, что Фурцева связалась с Демичевым.

В тот же день ситуация стала известна Вишневской и Ростроповичу, которые не стали бездействовать. К вечеру участники дневного совещания в Минкульте были приглашены на Старую площадь. Демичев, разобравшись в происходящем, счёл требования Атлантова и Милашкиной справедливыми, на чем вопрос, по мнению Нестеренко, был решен. Евгений Евгеньевич прямо указал в мемуарах: несмотря на то что «шум, который был поднят в театре клевретами Вишневской»[936], был невообразимым, он, когда бы всё это повторилось, точно так же поддержал бы своих товарищей, как он это сделал в 1974 году. Конфликт вокруг «Тоски», очевидно, стал для коллег Галины Павловны, которые, судя по позднейшим воспоминаниям и интервью, отлично ладили друг с другом, «последней каплей».

При этом если у Фурцевой и Демичева регулярно возникали проблемы с Вишневской и Ростроповичем, то с ее «оппонентами по „Тоске“» личные отношения, напротив, были хорошими. Это подтвержала Елена Образцова, отмечавшая, что разговоры с Фурцевой всегда были человеческими, тёплыми. По мнению Елены Васильевны, женщина и министр в ней сочетались «по довольно высокому счету». Екатерина Алексеевна была совершенно неординарной личностью. «Главное, — подчеркнула Образцова в интервью Феликсу Медведеву, — личностью».

— Я восхищаюсь ею, — заявила Елена Васильевна, — как она с мужиками расправлялась, с подчиненными, с известными деятелями культуры. Расправлялась — я имею в виду в том смысле, что вникала в дела и умела власть употребить. Конечно, было в ней много детского, смешного, ведь из простых попала на такую вершину. Но училась, схватывала. Вот этот трогательный наив поступков в поведении рядом с решениями государственного общекультурного масштаба меня всегда восхищал.

Генеральное сражение за места под солнцем Большого театра было звездной парой Вишневская — Ростропович проиграно. Следствием стала скандальная эмиграция Галины Павловны и Мстислава Леопольдовича.

Когда Галина Павловна подала заявление на выезд за рубеж, Екатерина Алексеевна решила сделать всё во избежание крупного скандала.

Дома у Вишневской раздался телефонный звонок.

— Галина Павловна, почему вы подали заявление, не поговорив со мной? — включив свой бархатный голос, спросила министр культуры.

— Катерина Алексеевна, я устала…[937]

Поскольку никакой реакции не было, договорить Галине Павловне всё же пришлось:

— Я не хочу больше объяснять вам то, что вы хорошо знаете.

Понимая, что в этом разговоре нельзя дать слабину, Вишневская добавила:

— Одно скажу вам: отпустите нас по-хорошему, не создавайте скандала и не шумите на весь мир: ни я,