Вечерня купила мне лодку, которая, судя по описанию, именно то, что мне нужно. Она гордо улыбалась, описывая ее, и даже одолжила это перо и лист бумаги, чтобы нарисовать ее для меня. Лодка достаточно маленькая, чтобы я мог справиться один и даже грести, если понадобится, с небольшим укрытием вроде хижины на шкафуте и мачтой, которую может снять или поставить один человек; на мачте можно поднять небольшой парус. Она говорит, что ее недавно выкрасили в темно-красный и черный — цвета, которые в Хане считаются самыми счастливыми.

Она сказала, что очень устала, и спросила, не буду ли я ужасно возражать, если она будет спать на женской половине, предложив прислать ко мне Чанди или Моти, если я пожелаю. Просто замечательно! Я сказал, что уже наполовину сплю и ждал только ее. Когда Орев громко каркнул: «Шелк идти!» — я объяснил, что он хочет, чтобы я лег спать.

Еще строку-другую, но только немного.

Они забрали наше оружие, пообещав вернуть его нам, как только мы доберемся до Витка. Я отдал карабин, который дал мне Кабачок, не зная о том, что инхуми вооружают своих рабов, чтобы подчинить себе людей-поселенцев на Зеленой, и полагая, что видел карабин в последний раз. По иронии судьбы все, что мы сдали, было помещено в один из грузовых отсеков — именно так, как и было обещано.

Я должен был предвидеть, что некоторые из нас поверят инхуми и встанут на их сторону. Они были гордыми и глупыми людьми, слишком гордыми и слишком глупыми, чтобы поверить, что их так сильно обманули. Многие, я полагаю, верили, что посадочный аппарат не сможет взлететь, и надеялись разграбить его карты, когда он потерпит неудачу. Когда он взлетел с ускорением, которое, казалось, сохранится еще долго после того, как мы все умрем, и вдавил нас в грубые деревянные люльки, они были готовы поверить всему, что Он-держать-огонь сказал им. Монитор тоже сказал, что мы направляемся в Виток.

Инхуми не пускали нас в кокпит, как это помещение называлось на дирижабле Тривигаунта. Я не знаю, как оно должно называться на посадочном аппарате.

Нет, знаю. Шелк говорил, что Мамелта называла его носом, и мы с тобой, Крапива, так же называли его, когда писали. На посадочном аппарате мы просто говорили «перед» или «спереди».

Кроме Крайта, среди нас было трое инхуми. Они называли себя первыми тремя путешественниками, достигшими Паджароку, и говорили, что Он-держать-огонь поставил их во главе нас. Одного из них, кажется, я видел на другой лодке. Я потребовал объяснить, почему они не пускают нас на нос по одному. Я должен был убить его (он и был тем, с которым я препирался), но я колебался, пока не стало слишком поздно. Он выглядел как мужчина, и я все еще не был уверен, что прав. Крайт сделал вид, что поддерживает меня, и это заставило меня усомниться в своих выводах. Теперь я упрекаю себя, как и должен.

Все это заняло больше времени, чем я указал, — день, по крайней мере.

За исключением Сухожилия, остальные считали меня сумасшедшим, по меньшей мере большинство из них. Они предложили связать мне руки, но те, кто верил Сухожилию и мне, не позволили.

Но я уже перешагнул наш отлет с Синей, а это было последнее, о чем я намеревался написать. Прежде чем я покину Гаон, я должен объяснить, что Сухожилие перерезал фалы, когда Саргасс была на берегу, собирая ягоды, и возвратился в Паджароку в своей лодке из полого бревна, прибыв в самый последний момент, чтобы быть принятым на посадочный аппарат — он стал последним пассажиром, поднявшимся на борт. Мое сердце подпрыгнуло от радости, когда я увидел его и услышал, как за ним захлопнулся шлюз. Мне и сейчас стыдно за это — я думал, что он идет на смерть и что мы все идем, — но как я был рад, я был так рад его видеть!

Я уверен, что Саргасс сделала тот ремонт, который был в ее силах, и что они с Бэбби попытались подняться на баркасе вверх по реке. Должно быть, они прибыли слишком поздно, если прибыли вообще. Теперь она вернулась в море, и я меньше всего буду винить ее за это.

Этого достаточно. Инхуми ударил меня, раздирая когтями щеку. После этого все всё поняли, и Сухожилие заколол его. Я забыл, как умирал патера Квезаль, хотя мог бы поклясться, что помню все. Какое-то время после предсмертной агонии он все еще казался человеком.

Иллюзия умирает последней. Я должен немедленно свернуть этот лист бумаги и положить его в сумку. До свидания, Крапива. До свидания всем вам.

После того, что я написал вчера вечером, какое право я имею снова браться за перо? Честно говоря, никакого, но это будет самое большее две-три страницы. Я буду писать, пока мы плывем по тихой воде, но не дольше. Вечерня хочет поставить маленький парус и править, это даст ей возможность учиться. (Я делаю вид, что не наблюдаю за ней.)

Да, она со мной, совершенно обманув меня; она пряталась в нашей маленькой хижине-рубке, пока мы не оказались далеко от Гаона.

— Хорош дев! — восклицает Орев.

— Умная девочка, — говорю я ему.

Она знала, что я планировал, когда посылал ее купить лодку. Я спросил, откуда она это знала, и она ответила, что если бы я действительно намеревался купить ее для шпиона, то попросил бы самого шпиона сделать это. На это у меня не нашлось ответа. Она права.

Она купила ее после долгих поисков владельца и долгих торгов, а затем снабдила самыми разными вещами, которые, по ее мнению, могли нам понадобиться: одеялами и даже подушками, вином, кучей простой еды и посудой. У нас нет ящика с песком, чтобы развести огонь, но пока мы остаемся на Нади, мы можем где-нибудь высадиться.

— Хорош лодк, — объявляет Орев каждые несколько минут. Это маленькая и узкая (почти слишком узкая) лодка, быстро отвечающая на повороты руля и предназначенная для быстрого путешествия, а не для перевозки груза; но нам не нужно тащить пятьдесят или сто толстых кип бумаги. Бэбби, Саргасс, Крайт, Сухожилие и я потопили бы ее; но нас всего трое, а Орев занимает очень мало места.

Что сделает Крапива с Вечерней — или со мной за то, что я привел ее домой, — я не могу себе представить; и все же я очень рад, что она здесь. Я несколько раз повторил ей (слишком часто, говорит она), что я не правитель Нового Вайрона. Она сказала, что всегда хотела быть женой фермера. Я объяснил, что я не фермер, что я пытался заниматься сельским хозяйством и потерпел неудачу, что мы с женой построили фабрику, где делаем бумагу. И она сказала мне, что это еще лучше.

Что еще я могу сделать или сказать?

Все это напоминает мне о том, что Саргасс сказала Сухожилию — что она была моей походной женой. Это потрясло его, как ничто другое; поэтому я был рад, что она сказала это, хотя и боялся, что он повторит это Крапиве. Внешний, ты великий и таинственный бог, стоящий за всеми богами, даруй, чтобы он когда-нибудь это сделал. Это будет означать, что он вернулся домой.

Боги здесь просто дальше от нас? Или прав Сухожилие, который считает, что здесь правят Исчезнувшие боги — боги Исчезнувших людей?