Он сбежал.

Именно в это мгновение меня осенило. Как я уже говорил, я узнал посадочный аппарат. Он принадлежал Экипажу и в некоторых отношениях отличался от тех, что предназначались для перевозки Груза: он был несколько меньше и гораздо лучше приспособлен для перевозки больших неживых грузов, чем тот, на котором мы прибыли. Когда мы были в Главном компьютере, я дважды посещал его вместе с Шелком и Гагаркой, и ошибки быть не могло. Я узнал его, не понимая, что означает его присутствие здесь.

Но когда мальчик убежал, я понял. После этого я все понял.

Мы вернулись на рынок, который был меньше и хуже организован, чем в Уичоте, а также значительно дешевле. Кожевник делал ножны для одного из описанных мною ножей; я предложил ему серебряную булавку за нож и его ножны, когда он закончил шить их, и он предложил мне взять другой, очень похожий нож, ножны которого он уже закончил. В конце концов я купил оба, как ты уже читала, намереваясь подарить один комплект нашему сыну.

К нам подошел еще один иностранец и сказал: «Сегодня вечером встречаемся в Кусте». — Я спросил, что это за Куст и где он находится, и узнал, что это огромная хижина у реки, в которой продают и пьют местное пиво. Человек из одного из северных городов привез свою жену, чтобы она могла увести его лодку домой и составила ему компанию, пока он, как и все мы, ждет, когда взлетит посадочный аппарат Гагарки. Прошлой ночью она спала на лодке своего мужа, когда он сидел и пил в Кусте, и ее укусил инхуму. Сегодня вечером мы должны решить, как его наказать.

В тот вечер я пошел в Куст, захватив с собой Сухожилие; мы задержались там только для того, чтобы взглянуть на женщину, которая действительно была бледна и слаба (а также вся в синяках), и показывала следы клыков инхуму на ее руке. Мы спросили ее, где была пришвартована ее лодка. Когда мы возвращались к себе, Сухожилие сказал:

— Я думаю, что это произошло не здесь.

Это озадачило меня; я знал, что, когда мы приближались к Паджароку, Крайт летал туда почти каждую ночь, и, конечно, предполагал, что он там кормится. Я спросил у Сухожилия, кто ему это сказал.

— Один из этих людей, когда я болтался здесь раньше. Я рассказал ему, как меня укусили, когда я был совсем маленьким, и он сказал, что инхуми никогда не делали этого здесь. Его зовут Он-приносить-кожа.

Я уже рассказал Сухожилию, как Он-загонять-овца и его сын подарили мне отрубленную голову ломбыка.

— Это не может быть правдой, — ответил я. — Когда мы с Саргасс пришли в лагерь Он-загонять-овца, оказалось, что его дочь укусили прошлой ночью. Я не помню ее имени, но она была очень слаба. Слабее, чем та женщина.

— Только здесь, в Паджароку, — нетерпеливо объяснил Сухожилие. — Здесь они никогда не кусают. Вот что он сказал.

— Только не иностранцев.

— Наверное. Ее же укусили.

К тому времени мы уже добрались до баркаса. Бэбби встретил нас радостным фырканьем, а Саргасс выбежала с ножом в руке. Уходя, я сказал ей, чтобы она оставалась на борту и немного поспала, если сможет, хотя я не верю, что она действительно спала. Она спросила, видел ли я эту женщину.

— Да, и разговаривал с ней, хотя и недолго. Она поправится, или, по крайней мере, я в это верю.

— Но ты не счастлив. Как и Сухожилие, мне кажется.

— Ты права, я обескуражен. — Как и старый патера Прилипала, я нащупал слово получше. — Унижен. Шелк однажды сказал мне, что мы должны быть особенно благодарны за опыт, который унижает нас, что унижение абсолютно необходимо, если мы не хотим быть поглощенными гордыней. Вскоре после того, как он пришел на Солнечную улицу, на него обрушился ливень прогорклых мясных обрезков. Может быть, я уже говорил тебе.

Она покачала головой.

— Конечно, это сделала Ложнодождевик, — сказал Сухожилие. — Вы с Мамой много об этом рассказывали.

— Несомненно. Ну, я могу сказать, что нахожусь на хорошем счету у богов, так как они предоставили безошибочный знак их благосклонности. Мне следовало бы быть в восторге, но сейчас я его не испытываю.

Саргасс поцеловала меня. Когда мы оторвались друг от друга, я с трудом перевел дыхание и сказал:

— Спасибо. Так гораздо лучше. (Я чувствую ее губы на своих, когда пишу. Саргасс целовала меня много раз, но в ретроспективе все ее поцелуи слились в один — в этот. Возможно, он был последний — я не уверен.)

— Не понимаю, почему ты так расстроен, — пробормотал Сухожилие. — Мы здесь, не так ли? Паджароку? Вот он. Когда я был здесь раньше, они постоянно тянули время, но теперь говорят, что могут уехать со дня на день.

— Провидение, — с горечью ответил я ему. — Как будто они ждали нас, не так ли?

— Ты так думаешь? — Он скептически хмыкнул, или, может быть, мне следовало бы сказать, задумчиво. — А зачем им это?

— Потому что добавилось трое нас.

— Четверо, вместе с Крайтом.

— Именно. Четверо, если считать Крайта, и трое, если нет. Трое из нас рискнут жизнью, чтобы вернуть Шелка, хотя только одного из нас послали, чтобы это сделать. Это уже достаточно плохо, а я еще даже не начал с этим разбираться. Что меня сегодня угнетает, так это личностные качества остальных, характер наших будущих спутников. Ты видел их там, и ты, должно быть, видел многих, поскольку провел здесь неделю. Скажи мне честно — что ты о них думаешь?

— Они не добрые, — пробормотала Саргасс. — Не такие, как ты.

— Ты ошибаешься, — сказал я ей. — Я один из них, и это самый удручающий факт из всех. (В этот момент я чуть было не признался — в присутствии Сухожилия! — в том, что однажды сделал с ней. Тот, кто прочитал это, знает.)

— А что с ними такое? — спросил он, бросая мне вызов, как часто делал на Ящерице.

— Это пьяницы, скандалисты и смутьяны. Тот человек, с которым ты был и который сказал, что спас тебя, — он еще взял нашу старую лодку. Как его звали?

— Юксин.[40] Когда он разозлился на меня, то сказал, что это означает «один». Тогда он собирался уйти и оставить меня, но я этого не знал.

— Хорошее имя для него, и оно будет хорошим именем для всех них. Они изгои, которые считают, что в их согражданах есть какой-то дефект, который заставил город изгнать их.

Мгновение спустя я улыбнулся, и Саргасс сказала:

— Ты что-то придумал. Что это?

Дело было в том, что сорок таких людей быстро захватят контроль над посадочным аппаратом, как только заподозрят, что он направляется не к Витку. Но я не сказал ей об этом ни тогда, ни позже.

Орев дернул меня за волосы:

— Теперь идти? Идти Шелк? — (Или, может быть, «Иди, Шелк!» Я не могу быть уверен.) Я чувствую себя точно так же, как и он, но Вечерня все еще не вернулась. Я попытаюсь урвать часок сна.