Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока тебя лупят по голове за первую книгу, у тебя должна быть уже готова вторая, и ты уже должен лупить по клавиатуре, создавая третью. А что ты понимал под словом «печататься»?
Есть такая проблема «второй книги». Вот напечатал (следите за приставками!) он роман, его открыли какие-то критики (критикам всегда хочется кого-то открыть — это не требует капитальных вложений, зато потом можно рассказывать, как бежал по ночному Интернету с криками: «Новый Гоголь родился!». А потом наступает пауза — первую книгу человек пишет всю предшествующую жизнь, а вот дальше всё надо начинать сызнова.
«Печататься» — это ведь не напечатать что-то два раза, а вступить в особые отношения с издателями (когда они ждут от тебя следующую книгу и уверены в её качестве) и читателями (ровно то же самое). Идеальный писатель это не только человек, производящий текст, но и человек интересный. Он не тошнится пьяный на встрече с читателями. Он связно говорит, его не стыдно привести в телевизор, короче — он вообще интересен. Это такая работа, а не развлечение. Современная литература, конечно, знает бирюков и затворников — но эта кадровая позиция единична. Затворников-молчальников издательскому бизнесу обычно много не нужно.
Корней Чуковский: «В литературу легко войти, задержаться в ней удается немногим, но остаться — почти никому». Чуковский этой фразы не писал, а произносил её (с вариациями) в частных беседах. Но фраза эта абсолютно верная.
С одной-то книгой всё просто. Каждый из нас может написать одну полезную книгу.
Оттого сейчас в цене мемуары обычных людей — очень интересно, как ходили в баню в 1927 году, и как накрывали праздничный стол в 1967-м, есть байки нефтяников и врачей, путевые заметки и кулинарные рецепты — всё идёт в дело. Шестьсот экземпляров за свой счёт, раздарено друзьям, семейная реликвия, лежащая в ящике на даче — новым владельцам будет чем растопить печку. Поэтому я, дорогой друг, призываю к твоему мужеству и благоразумию. То есть к тому, чтобы быть готовым к разочарованию, если ты поймёшь, что задержаться не получается.
В конце концов, тут многое зависит от случайных обстоятельств. Написал идеальную комсомольскую сагу — комсомол куда-то пропал. Написал кровью своего сердца повесть о первой любви — и вдруг обнаружил триста точно таких же романов о первой любви. Слово в слово — и даже родинка на её шее везде упомянута на двенадцатой странице. Сочинял ради денег, и вдруг отменили гонорары и копирайт. «Печататься» — трудно. Это как впрячься в ярмо и год за годом переводить себя на буквы.
Но я бы посоветовал ко всему относиться с юмором. Что там станет с литературой — никому не известно, и задумываться об этом не надо. Нужно просто записать то, что тебе кажется важным в твоей жизни.
16.01.2017
Критерий Ерофеева (о цене на книгу и бутылке водки)
Дешёвые книги — это некультурность. Книги и должны быть дороги. Это не водка.
Книга должна отвертываться от всякого, кто при виде на цену её сморщивается. «Проходи мимо» — должна сказать ему она и, кивнув в сторону «газетчика на углу», — прибавить: «Бери их».
Книга вообще должна быть горда, самостоятельна и независима. Для этого она прежде всего д. быть дорога.
(за газетами утром)[207]. Василий Розанов. «Опавшие листья».
Заговорили о справедливой цене на книги, и я сразу же вспомнил Венедикта Ерофеева.
Тут дело вот в чём: некоторые издатели и книготорговцы говорят, что книги должны стоить дорого. Книга, дескать, сакральна, книга важна в культуре и, в общем-то, она драгоценность — то есть, стоит дорого. К тому же не секрет, что если отпускная цена книги (от которой рассчитывают небогатый процент автору), составляет рублей сто, то в магазине эта книга лежит по двести пятьдесят. Если она стоит пятьсот, то в магазине — больше тысячи.
Понятно, что «справедливая цена» для каждого своя, и человек в небольшом городке с маленькой зарплатой совсем иначе меряет свою справедливость, чем москвич, хоть и потрёпанный кризисом, но не бросивший игру на бирже. Кстати, само выражение fair value — очень интересно, эта «честная цена» на бирже означает стоимость компании как таковой в отличие от спекулятивного роста или падения её акций. Однако экономические законы работают при любой власти — как гравитация. Есть иллюзия, что их можно изменить, но это приводит лишь к тому, что хоть и погодя, но расплачиваться всё равно придётся.
Обычно говорят о средней норме прибыли в какой-либо отрасли. Это понятие нормальное, лишённое эмоции. Поэтому, как говорят умные люди, завышение цены — это скрытая пирамида, ведущая к инфляции, а потом и к кризису. Высокая цена как исключение может существовать за счёт монополии на права, силовых усилий над рынками, но в итоге все предметы занимают нормальное положение. Согласно гравитации.
Это и случилось — вот были большие издательства, которые кормили в штате и вне штата тысячи людей — редакторов, секретарш, курьеров, юристов, множество начальников разных уровней. И они, чтобы продолжить это кормление, стали поднимать отпускную цену. Многим издательствам это не помогло, и имена их стали прахом, ветер веет над их безвестными финансовыми могилами. Между читателями и издателями находились ещё книгопродавцы — те самые, кто удваивал цену, а то и утраивал. И их не щадили неумолимые законы бытия, в их торговых домах поселились продавцы пылесосов и красивые девушки, что разносят кофе и булочки посетителям.
Потому что книги — это такая хитрая субстанция, которую можно взять у товарища, а, на худой конец, прочитать на экране. Выставишь цену, в которой лишь пара процентов кормит автора (если учитывать именно сумму на чеке), накормишь ораву народа, «но, как говорил Планше, сколько ни съел, все равно поел только раз»[208]. Потом-то всё кончится, и никто никаких книг покупать не будет.
Так вот, я абсолютно согласен с мыслью Венедикта Ерофеева, который утверждал, что справедливая цена за книгу — это бутылка водки. Цена на книгу (не отпускная, а конечная) должна соотноситься с вечером, который ты провёл бы с другом за столом. Стоимость шпрот можно не учитывать.
