– …фашистские соплееды, говноватые свиньи! Вы что, не знаете: тот, кто владеет Алмазным Мечом АЧАЛА, творит пламенное правосудие? Где моя трость, невежественные мудаки, и не шепчите мне: «Успокойся»! Типа, вы такие продвинутые? Такие в струе? Вы что, не знаете, что помехи кровавым жертвоприношениям во имя революции должны прекратиться?

Пронзительный щебет несколько замедлился, но все еще звучал резко, слова прорубались сквозь плотный воздух, как топор сквозь лед.

– Долой дилетантов, лопочущих вялые лозунги и мутящих поток перемен. Да рассечет вас от заднего прохода до пупа алмазное лезвие АЧАЛА, Лорда Горячей Мудрости, того, чей лик – кровавые клыки, чье украшение – ожерелье отрубленных голов, того, кто превращает Ярость в Совершение, кто одет в порох, и ледники, и лаву, кто спасает честные измученные души от помойных полицейских фашистских упырей! Во имя Его проклинаю вас: НАМАХ САМАНТХА ВАДЖРАНАМ ЧАНГА![249]

Воинственное сопрано звучало как разнос, учиненный Гэри Снайдером[250]на митинге рабочих карьера. Я вышел в коридор, посмотреть вместе с остальными, кто это выражается так сердито и вместе с тем поэтично.

– МАХРОШАНА ШАТАЯ ХУМ ТРАКА ХАМ НАМ![251]Это была девушка, годами и сантиметрами еще не достигшая совершеннолетия и полного роста, костлявая и сама цвета кости: кожа, волосы, глаза, одежда, всё. Фасад ее был в клеточку после встречи с оградой, но – ни порезов, ни синяков. Единственным контрастным пятном в композиции была зеленая смазь на одной стороне коротко остриженной головы – вероятно, от возни на лужайке. Она пощупала пальцами воздух перед собой и ринулась вперед.

– Отдайте мне трость, педерасты!

– Нет, Лиззи. – Самый толстозадый санитар держал палку над головой, чтобы девушка не могла дотянуться. – Во враждебных руках она может стать оружием.

Теперь я разглядел, что копье на самом деле было легкой тростью для слабовидящих. Белая краска почти вся облетела с помятого алюминия, и с конца до ручки трость была оплетена перьями и бисером, как индейское копье. А перед ручкой был привязан главный амулет – резиновая голова утенка Дональда с сердито раскрытым клювом, крякавшая при нажатии большим пальцем на его матросскую шапку. Вот почему она могла размахивать палкой и одновременно сигналить.

– Дай сюда, дай сюда! – визжала она.

– Не дам, не дам! – дразнил санитар, вышагивая с палкой впереди, как тамбурмажор.

Девушка, прищурясь, нацелилась в толстый зад и пнула. И промахнулась так же, как мимо ворот. Она упала бы, если бы полицейская матрона не держала ее за обе руки.

– Ну, очки хотя бы? Или я смертельный луч пушу из сраных очков? Я официально признана слепой, кретины! Если сейчас же не отдадите очки, вы, говна, – все до одного сядете! У меня вся блядская семья юристы!

Эта угроза подействовала сильнее, чем все предыдущие ругательства. Шествие остановилось, чтобы обсудить вопрос. Санитар, сбегавший за начальством, вернулся, пыхтя, и сообщил, что в отделении – ни врача, ни сестры. Пошептавшись, решили очки вернуть. Полицейский вынул их из желтого конверта и отдал девице. Полицейские-женщины отпустили ее руки, чтобы она могла очки надеть. Линзы были похожи на стопки для виски. Как только они оседлали нос, она повернулась с рычанием. Из всего коридора глазеющих призраков она выбрала меня.

– А ты что уставился, лысый? Никогда не видел прихода?

Я хотел сказать ей, что не только видел, но и сам прихаживал, но в эту секунду дверь отделения распахнулась и влетели Джо, сестра и доктор Мортимер. Сестра держала рацию. Она увидела скопление в коридоре и без задержки двинулась сквозь него, расчищая путь свистящими взмахами антенны. Остановилась перед девушкой.

– Так скоро вернулись, мисс Эрхард? Верно, соскучились по нам?

– Соскучилась по элегантной обстановке, мисс Бил, – ответила девушка. – Сте́ны от стены до стены. Ванны, где можно утонуть. – Однако в голосе ее не было прежней резкости, яда.

– Тогда воспользуемся ею, не будем мешкать. Доктор Мортимер, не откажите позвонить отцу мисс Эрхард, пока я ее принимаю. Остальные, займитесь своими делами.

В кабинете доктор Мортимер немедленно возложил задачу на свою секретаршу, а сам погнал Джо и меня к двери на пандус. Не успел он закрыть ее за собой, как в кабинете зазвонил телефон. Мортимер всунулся обратно.

– Джоанна, это, вероятно, сенатор! – крикнул он. – Если он хочет поговорить с дочерью, скажите, что она в ванне, в приемном отделении. Если хочет поговорить со мной, скажите, чтобы звонил в Орландо, в отель «Дисней-уорлд». Спросить Гуфи[252].

После чего он запер за нами дверь. И посмеивался все время, пока мы сбегали по пандусу.

– Попросите к телефону Гуфи, сенатор, пусть вас соединят с Гуфи.

Хлопотами билетного агента более поздний и долгий рейс доставил нас сквозь ночь в липкую утреннюю жару Флориды. Прокат автомобиля стоил вдвое дороже обычного – из-за сложностей с топливом, сказали нам, – зато номер на троих в монструозной пирамиде Диснея – наполовину дешевле, по той же причине. Красотка портье со жвачкой во рту объяснила, что нам повезло: обычно тройные бронируют за несколько месяцев.

Я спросил, приехал ли уже доктор Клаус Вуфнер. Она заглянула в журнал и сказала, что еще нет. Я оставил ей свою фамилию с просьбой, чтобы он сразу позвонил к нам в номер.

– Или оставил сообщение, если нас не будет, – добавил Мортимер и погнал нас в номер, чтобы оставить там вещи. – Время уходит, мальчики. Я намерен увидеть всё.

На монорельсе по дороге в парк доктор Мортимер раздал нам билетные книжечки, предоставленные киношниками. С каждой минутой он все больше возбуждался и, как мы убедились, действительно хотел увидеть всё. Он затаскал нас по парку. В конце концов у «Маленького мира» я уперся.

– Хочу позвонить в отель, выясню, слышно ли что-нибудь о Вуфнере.

– А я хочу, – подхватил Джо, – купить бурдючок с бисером.

Мы видели компанию иностранных моряков, пивших вино из таких мехов на миссисипском речном пароходе, и Джо возмечтал о таком же.

– Сомневаюсь, Джо, что здесь их продают, – усомнился Мортимер. – Ужасно не хочу расставаться с вами…

– Джо поспрашивает тут, пока я звоню. Будем поджидать вас каждые полчаса… скажем, у билетной кассы «Поездки в небе».

– Что ж, давайте так, – протянул доктор одновременно с «Как же тесен этот мир» и заторопился к музыке.