бы делать ее из нескольких кусков, вся лавка цирюльника в ней поместилась бы и не пропала бы арендная плата. И к тому же, чтобы названная лавка имела, как она имеет и сейчас, откуда выпускать дым, мне кажется, хорошо было бы названной статуе дать в руки рог изобилия, полый внутри, который будет служить ей дымоходом»[1005].

Тем самым Микеланджело превратил героического колосса папы в гротескную статую с лавкой цирюльника внутри и с дымоходом – рогом изобилия в руке. Но и на этом он не остановился. Поскольку голова статуе полагалась полая, ей тоже можно было найти какое-нибудь практическое применение. Уличный торговец, постоянно болтавшийся на площади, друг Микеланджело, предложил устроить в ней голубятню. Впрочем, сам Микеланджело придерживался мнения, что лучше еще увеличить размер фигуры и преобразить ее в колокольню Сан-Лоренцо: «И если загнать в нее колокола и если бы звук выходил у нее изо рта, казалось бы, что названный колосс вопит о всепрощении, особенно в праздничные дни, когда звонят чаще и в более крупные колокола»[1006]. А завершает он это письмо, если воспользоваться определением Уильяма Уоллеса, почти шекспировской тарабарщиной[1007]: «Что касается того, делать или не делать тех вещей, которые должны быть сделаны, но про которые Вы говорите, что их можно отложить, лучше предоставить их тому, кто должен их делать, так как я буду иметь столько дел, что большего я делать не собираюсь»[1008].

Узнав, что Микеланджело сделал из его элегантного замысла нелепость и сущее посмешище, папа несколько оскорбленно отвечал, что задумывал статую серьезно, а не в шутку. Однако засим идею эту забросили[1009].

* * *

В двадцатые годы XVI века Микеланджело испытывал давление самого разного рода: политическое, финансовое, семейное, творческое, эмоциональное, сексуальное, – но ничто не угнетало его столь сильно, как бесконечно тянущийся проект другой гробницы – гробницы папы Юлия.

Разногласия по поводу ее строительства длились нескончаемо, годами. Фаттуччи время от времени обсуждал его от имени Микеланджело с кардиналом Санти-Кваттро. Этот человек, поначалу заклятый враг Микеланджело, сделался необычайно уступчивым и сговорчивым после того, как новый папа замолвил за Микеланджело словечко.

В марте 1524 года Санти-Кваттро предложил оценить работу, уже выполненную Микеланджело, в том числе «Моисея» и «Рабов», в девять с половиной тысяч дукатов. В таком случае Микеланджело осталось бы только вырезать еще одну скульптуру, Мадонну, и, если он того пожелает, остальное завершил бы Сансовино или другой зодчий под его руководством. Более того, ему предлагалось закончить заказы папы и лишь потом вернуться к гробнице Юлия[1010].

Тем самым Микеланджело представилась отличная возможность разрешить все споры и довести до конца начатое, но почему-то он ее упустил. Возможно, Микеланджело не пожелал отказаться от своего авторства, возможно, герцог Франческо Мария наложил вето на подобный замысел. Несомненно, этому раздражительному человеку не пришлось по вкусу, что знаменитый художник отвлекается от гробницы делла Ровере и приступает к монументу, призванному увековечить врагов делла Ровере – Медичи.

Иногда Микеланджело готов был сложить оружие и отказаться от борьбы. В апреле 1525 года он писал: «[Я] не имею намерения вести тяжбу. Для меня это невозможно, если я признаю свою вину. Я предполагаю, что, заведя тяжбу, проиграю ее и должен буду возместить ущерб; именно так я готов поступить, если смогу»[1011]. Он надеялся, что заступничество папы обеспечит ему выход из затянувшегося кризиса на лучших условиях из возможных.

Год спустя Микеланджело предложил ограничить строительство одним пристенным монументом, напоминающим воздвигнутую в XV веке гробницу папы Пия II, пустяковой затеей по сравнению с величественным замыслом, посетившим его в начале работы: «Прикажу делать [гробницу] здесь мало-помалу, когда одну ее часть, а когда другую. И буду оплачивать ее из своих денег…»[1012]

Он обещал продать свою собственность, возместить ущерб наследникам Юлия и продолжить работу над заказами Климента «ввиду того, что я не в состоянии окончить названную гробницу Юлия по преклонному ли возрасту, по телесной ли немощи… И нет другого возможного способа сделать все полюбовно и без тяжбы, который был бы для меня вернее, дал бы мне большее удовлетворение и снял бы камень с души»[1013]. Он даже приложил к письму набросок небольшой пристенной гробницы Юлия, но душеприказчики Юлия его отвергли, что, в общем-то, неудивительно.

Микеланджело оказался вовлечен в борьбу двух могущественных политиков, Климента и Франческо Марии, но дилемма, которая перед ним стояла, отчасти явилась следствием его собственного несчастного характера. Другой художник, подобный Рафаэлю или Якопо Сансовино, с легкостью справился бы с этими затруднениями. Однако для Микеланджело передать этот проект другому мастеру означало бы отказаться от денег, от власти, от собственного, изначально величественного замысла. Погружаясь в депрессию, он готов был на это согласиться, но, когда приходило время делать окончательный выбор, не мог себя преодолеть.

* * *

В самом начале 1524 года, 2 января, Фаттуччи написал Микеланджело из Рима, уведомляя, что папа ждет от него проект библиотеки, который до сих пор они обсуждали только в самых общих чертах[1014]. Художник ответил, по своему обыкновению, кратко и едва ли не ворчливо: «Я не имею никаких сведений и не знаю, где он хочет ее построить… я… сделаю, что сумею, хотя это и не моя профессия»[1015].

Замысел возвести библиотеку носился в воздухе несколько десятилетий. Строительство началось еще в правление Лоренцо Великолепного, но не продвинулось далеко при его жизни. Именно из камня, который юный Микеланджело в 1490 году выпросил у строителей, работавших на сооружении библиотеки, высек он свою первую скульптуру – голову фавна. Этому зданию, как и гробницам, предстояло увековечить память о Медичи, их учености и высокой культуре.

Библиотеке Лауренциана суждено было стать первым исключительно архитектурным проектом в жизни Микеланджело, и, хотя он поначалу приступил к нему без особого восторга, в результате ему удалось создать необычайно оригинальное сооружение, в котором воплотились его почти сюрреалистические фантазии. К тому же, судя по тому вниманию, что он ему уделял, этот проект Климент еще ближе принял к сердцу, нежели гробницы.

Например, его чрезвычайно занимало, какое дерево пойдет на изготовление читательских скамей для библиотеки, и он настоятельно советовал Микеланджело взять грецкий орех, поскольку хотел, чтобы мебель была прочной и долговечной (каковой она и оказалась). Климент наслаждался деталями строительства: ясными, четко очерченными формами лепных украшений, технологическими подробностями изготовления строительных растворов, возведения сводов и фундаментов. Когда ему показали выполненный Микеланджело эскиз двери между вестибюлем библиотеки и читальным