важные его поручения, Доменико ди Джованни ди Бертино Фанчелли (р. 1464) из Сеттиньяно. В двадцатые годы XVI века Тополино подолгу жил в Карраре, надзирая за добычей и отправкой мрамора во Флоренцию и часто посылая своему господину очаровательные, многословные, легкомысленные письма[998]. В 1519 году он также выполнял черновую обработку поверхности скульптур, возможно «Воскресшего Христа» и четырех «Рабов», а впоследствии и фигур в капелле.

Однако, по мнению Вазари, Микеланджело очень забавляли честолюбивые притязания Тополино казаться полноправным ваятелем: находясь в Карраре, откуда высылал Микеланджело мрамор, он неизменно присовокуплял «к грузу каждой барки… три-четыре фигурки, высеченные им собственноручно, глядя на которые Микеланджело покатывался со смеху». Однажды он показал Микеланджело статую Меркурия, которую начал вырезать, и спросил его мнения. «Очень глупо с твоей стороны, – сказал ему Микеланджело, – браться за статуи. Разве ты не видишь, что этому Меркурию от коленей до ступней не хватает больше трети локтя, что он карлик и что ты его изуродовал?» Тогда Тополино, «обрубив Меркурия на четверть под коленками, заделал его в этот мрамор и тщательно загладил швы, обув его в пару сапог, так что верхние края проходили выше швов, удлинив его насколько требовалось»[999]. Этот эпизод вполне отвечает представлению о маленькой мышке, без устали грызущей любые предметы.

* * *

Узнав в начале осени, что прекрасную мраморную глыбу, вырубленную в горах Каррары, передадут Бандинелли, Микеланджело пришел в ярость, и его чувства разделяли многие флорентийцы. Какой-то острослов сочинил стихотворение о том, как мрамор, «зная, что руками Бандинелли будет изуродован, устрашился столь горькой своей судьбины и сам бросился в омут»[1000].

Собственные чувства Микеланджело выразил в письме, отосланном в Рим в начале октября. Одна из любимых дипломатических тактик папы заключалась в том, чтобы как можно дольше оттягивать непосредственное столкновение, и соответственно через Фаттуччи он ответил Микеланджело, что Бандинелли якобы еще не получил вожделенный заказ и что он только делает модели. Тем временем Климент VII высказал пожелание, чтобы Микеланджело уделял больше внимания работам, которые поручает ему он, папа: в дополнение к уже начатым гробницам и библиотеке папа намеревался заложить еще надгробия для себя и для Льва X, а также киворий, алтарную сень для церкви Сан-Лоренцо, которую, согласно его плану, надлежало возвести над коллекцией мощей, собранной Лоренцо Великолепным.

Затем, дабы умилостивить Микеланджело и в качестве утешительного приза, он внезапно предложил ему воздвигнуть гигантскую статую на углу площади перед Сан-Лоренцо. Микеланджело в ответ намекнул, что досада и разочарование оттого, что «Геркулес» достался другому, не позволят ему приступить к воплощению этого и какого-либо иного замысла:

«[Я] никогда не премину работать для папы Климента изо всех сил, какими я располагаю, – а их не много, так как я стар. И чтобы я таким образом не подвергался тем оскорблениям, которым я подвергаюсь на каждом шагу, так как оскорбления эти очень сильно на меня действуют. Они не давали мне делать то, что я хотел, в течение вот уже нескольких месяцев. Ведь нельзя же делать одну вещь руками, а другую мозгами, в особенности из мрамора. Здесь говорят, что это делается, чтобы меня пришпорить. Я же говорю, что плохи те шпоры, которые заставляют возвращаться вспять»[1001].

Он снова проникается жалостью к себе, подчеркивая свой возраст – ему исполнилось пятьдесят, – и негодует на то, что его лишили камня. Его постарались успокоить и Фаттуччи, и Якопо Сальвиати. Сальвиати, близкий родственник папы, женатый на его кузине, и один из наиболее доверенных его приближенных, написал Микеланджело как преданный друг, но одновременно как человек, хорошо знающий, с кем имеет дело.

«Меня чрезвычайно опечалили, – начал он, – те фантазии и измышления, в которые недоброжелатели заставили Вас поверить»[1002]. Однако, продолжал Сальвиати, если Микеланджело сейчас «сложит оружие», то лишь подтвердит те слухи, что издавна распространяли о нем враги, а именно что он-де ни разу не завершил ни одного произведения, единолично присваивал гигантские проекты и отказывался помогать собратьям по ремеслу, не желая ни обучать их, ни делиться с ними работой.

С точки зрения Сальвиати, смешно было даже предположить, будто кто-то подстраивает соперничество Баччо Бандинелли и Микеланджело, подогревая их конкуренцию: «Баччо ни в коем случае нельзя даже близко сравнить с Вами, нелепо видеть в его работах даже бледное подобие Ваших, и меня, признаться, удивляет, что Вы сочли возможным принять на веру эти домыслы»[1003].

Существовали веские причины не давать Микеланджело еще одного огромного заказа. Очевидно, что работы у него было больше, чем он мог выполнить, даже если не брать в расчет гробницу Юлия II. Еще одна гигантская статуя, по своим размерам сопоставимая с «Давидом» и еще более сложная, поскольку включала в себя две фигуры, отняла бы у него, если бы стал высекать ее сам, не менее двух-трех лет. Ему и без того предстояло вырезать из мрамора многочисленные скульптуры для капеллы Медичи. Когда же ему заниматься новой?

Тем не менее другие флорентийские граждане полагали, что их город утратит великолепное произведение искусства, если Микеланджело не создаст еще одну скульптуру в пандан «Давиду». Два шедевра работы Микеланджело у стен палаццо Веккьо стали бы сенсационным зрелищем. Спустя пятьсот лет мы разделяем их разочарование.

Микеланджело написал в Рим, что некие флорентийцы умоляли его вырезать «Геркулеса», уверяя, будто готовы подождать несколько лет, пока он не приступит к работе. «[Я] ответил, что, видя такое благорасположение от них лично и от всего народа, я могу выразить свою признательность, приняв в [этом деле] участие – и, конечно, безвозмездно, как человек подневольный, – только если будет на то согласие папы; и, будучи подчинен папе, я могу действовать лишь с его разрешения и исполнять только его заказы»[1004].

Папа по-прежнему не соглашался и, более того, неоднократно выражал свое удивление по поводу того, что Микеланджело никак не реагирует на его предложение воздвигнуть колосса на площади возле церкви Сан-Лоренцо. В конце концов Микеланджело ответил, но его гнев и депрессия окрасились саркастическим юмором.

Колосса высотой в сорок брачча, то есть более двадцати трех метров, Микеланджело соблаговолил обсудить. Он полагал, что гигант будет лучше смотреться не на углу площади возле палаццо Медичи, как предлагал Климент, а напротив, там, где пока помещалась лавка цирюльника.

Потом он стал предаваться затейливым фантазиям. Он решил, что поскольку владелец вряд ли согласится снести лавку, то колосса можно было бы сделать сидящим. «В сидячем положении [фигура] оказалась бы настолько высокой, что, если сделать ее внутри полой, как и полагалось