а есть только огромное бесконечное море, раскинувшее свои волны на все четыре стороны, или, наоборот, это огромное небо поглотило всё, что было на земле, и затекло за горизонт, как чернильное пятно. «Здравствуй, море, — подумала Ева, останавливаясь у самой кромки берега: шипящие волны пытались дотянуться до неё, протягивали к ней свои пенящиеся руки, но останавливались у самых её ног, так и оставаясь ни с чем. — Тебе я доверю свою судьбу: больше некому. Прощай всё то хорошее, что было в этой жизни: прощай Писатель, прощай Шут, прощай Амнезис. И ты, Дунечка, прощай. Уж кто-кто, а вы-то поймёте меня. Я слабая духом, это правда, но я больше не хочу жить среди бесконечных галлюцинации, не зная даже, что реальность, а что очередной вымысел. Быть может, и вас не существует и вы лишь плод моего больного воображения, но тогда я скажу, что вы были моей лучшей галлюцинацией за всю жизнь. Возможно, мне уготована другая судьба, более яркая и значимая, и я зря сейчас прощаюсь с вами, но это так… На всякий случай. Жизнь ценна, когда в ней есть смысл, а в моей жизни смысла нет — бесцельное существование, которое только изматывает и выпивает последние жизненные соки. Я держалась за вас, мои друзья, и прошу простить меня, что больше не держусь, но монстры в моей голове всё более жестокие и злые… Мне некуда от них бежать… Разве только в море — оно ведь такое большое и глубокое, в нём точно можно спрятаться…. В нём можно потеряться…»

Сегодня повелитель океанов Посейдон, очевидно, пребывал в хорошем расположении духа, потому что на море был почти штиль, что в данный момент времени было не очень на руку Еве: так было тяжелее осуществить то, что она задумала. Ева скинула лёгкие больничные тапочки, чтобы было удобнее плыть и решительно вошла в воду. Холодные волны обожгли её, словно щупальца медузы, но она, плотно сжав зубы, продолжила идти вперёд, стараясь не обращать на ледяную воду особого внимания — в любом случае, вскоре любой, даже самый страшный мороз станет ей неважен. «Буду плыть, пока хватит сил, — подумала Ева, когда ноги перестали касаться дна. — Когда выдохнусь, утону и потеряюсь в огромном-огромном море, словно маленькая рыбка. А, кто знает, быть может, я, как русалочка, превращусь в пену и улечу прямо к солнцу, где не будет никаких галлюцинаций, а только спокойная счастливая жизнь без иллюзий и ночных кошмаров».

Вскоре Ева привыкла к обжигающему холоду воды и поплыла прямо в открытое море. Большая полная луна висела в иссиня-чёрном небе и равнодушно смотрела на землю под собой, покрывая серебром редкие, едва ощутимые волны. «Вот все думают, что это луна, — промелькнуло у Евы в голове, когда она на мгновение задержала свой взгляд на белом, покрытом сероватыми пятнами диске, — а это и не луна вовсе. Это огромная рыба-удильщик плывёт по дну космической Марианской впадины и своим фонариком-удочкой подманивает к себе наивных мальков. Конечно, это страшный морской черт. А вон та маленькая звездочка и есть бедная рыбка… Ближе к восходу она подплывёт совсем близко к пасти и сразу исчезнет, будто её и не было. Погодите-ка… — Ева устала грести, а потому перевернулась на спину и теперь разглядывала ночное небо немного с другого ракурса. — А ведь я тоже, получается, плыву сейчас к нему! Никогда не думала, что погибну от острых зубов рыбы-удильщика — ладно ещё от акульих. А хотя… Он же так далеко: где-то за горизонтом, даже не показался ещё, только удочку с фонариком на конце и видно. Значит, я не успею доплыть до него до рассвета. Это там, в космосе, рыбки-звёздочки движутся со своей скоростью, и нам она кажется черепашьей… Странно. Вроде так быстро, а вроде так медленно… Непонятно».

Мысли её начали путаться и уходить всё дальше от размышлений об огромной рыбе-удильщике: она всё чаще и чаще перескакивала с темы на тему, забывала, о чём только что думала, и вообще её начало клонить в сон. Ласковое море убаюкало её, и теперь солёная вода постоянно попадала ей в рот от того, что она расслабляла голову и совсем не держала её на поверхности. Однако Ева продолжала плыть дальше: когда плечи с непривычки начинали ныть от усталости, а дыхание сбиваться, она переворачивалась на спину и плыла, как покойница, со скрещенными на груди руками, отдавая себя во власть морского течения; дыхание немного восстанавливалось, плечи набирали сил, но уставала шея, и голова погружалась под воду, больше не удерживаемая и без того слабыми мышцами; тогда Ева снова переворачивалась на живот и гребла прямо навстречу большому слепому глазу, висящему в небе.

Берег давно скрылся из виду: сначала пропали белёсые очертания гальки пляжа, за ними исчез пустынный бетонный пирс, за много лет обросший водорослями и крабами, потом слились с окружающим мраком чёрные трафареты гор, и, наконец, погасли один за другим огни живущей своей весёлой жизнью набережной. Ева осталась одна в бесконечном пространстве природы на границе неба и моря. «Сейчас главное не поплыть обратно к берегу, — подумала она, провожая глазами такой же потерявшийся в огромном космосе сухой древесный листочек. — Глупо получится».

По ощущениям Евы прошло ещё около трех часов, когда у неё закончились силы грести. Она, с трудом удерживаясь на воде, перевернулась на спину и, едва шевеля ногами для равновесия, стала ждать момента, когда и в таком положении она не сможет оставаться на поверхности. Под ней было где-то полкилометра до дна.

Кажется, она всё-таки задремала, потому что проснулась от сильного удара головой о что-то твёрдое. Спросонья забыв, где она, Ева с головой опустилась под поверхность и, конечно, сразу закашлялась, набрав полный рот воды. Вдруг чьи-то руки подхватили её подмышки и затащили на борт чего-то небольшого и деревянного, отдаленно напоминающего лодку — впрочем, как потом выяснилось, это она и была. Тот, кто вытащил Еву из воды, был либо спасателем, либо очень заботливым человеком, либо и тем, и другим, потому что сразу принялся «выбивать» из неё всю воду, которой она успела нахлебаться. Спустя некоторое время, когда Ева уже немного пришла в себя, она показала рукой неизвестному человеку, что дальше справится сама.

— Признаться, я не ожидал встретить на таком расстоянии от берега человека, тем более живого. Какими судьбами? — спросил он, когда Ева наконец откашлялась. Это был бодрый загорелый мужчина лет пятидесяти с небольшим; у него были кудрявые, как у грека, седые волосы и такая же седая