момент, когда они совсем погаснут. Он наощупь потянулся рукой во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда маленькое зеркальце и поднёс к приоткрытому рту Кристиана: оно запотело.

— Я понял, чего не хватает, — Саваоф Теодорович подался вперёд, медленно, нарочито нежно развязал белый платок на шее юноши и, сложив в кольцо, дунул на него, а затем осторожно надел на голову Кристиана. Первое время ничего не происходило, но вдруг платок начал скукоживаться, сморщиваться, пока не превратился в настоящий терновый венец. По лбу Кристиана побежала тонкая струйка свежей горячей крови.

— Ради Бога, остановитесь! — в испуге воскликнула Ева и схватила Саваофа Теодоровича за руки, когда тот хотел поправить венок. Мужчина посмотрел на неё испепеляющим взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

— На его место хочешь?! — в необъяснимой ярости воскликнул он, грубо сбрасывая с себя руки девушки. — Своих страданий мало?! Желаешь чужие испытать?!

— Пусть даже и так, — со слезами на глазах ответила Ева. Ей очень хотелось попятиться, отойти назад, но она всеми силами сдерживала себя, оставаясь на месте… Даже несмотря на то, что ей было очень страшно.

Саваоф Теодорович оттолкнул Еву в угол, подальше от креста, схватился за гвоздь в запястье Кристиана, другой рукой упираясь в узкую перекладину, и нечеловеческим усилием выдернул его. Ева видела, как губы Кристиана слегка приоткрылись, но стон так и застыл на них, оставшись немым, серые глаза на мгновение ожили и сразу снова потускнели. Саваоф Теодорович, ослеплённый внезапной вспышкой гнева, вытащил все остальные гвозди из тела юноши, снял с его головы венок, и тот, обессилев, упал к его ногам. Саваоф Теодорович обернулся к Еве.

— Ну что, Ева? Не возьмёшь назад своих слов?

Девушка с ужасом смотрела на побледневшего Кристиана с тёмными сквозными ранами на ладонях и стопах и не могла отвести взгляд. Понимая, что, если она сейчас ничего не ответит, её бездействие расценится как отказ, Ева с трудом сглотнула и хрипло ответила:

— Не возьму. Делай, что хочешь, но не возьму.

То, что произошло дальше, ещё долго потом стояло у Евы перед глазами. Саваоф Теодорович схватил девушку за руку, прижал к кресту и, приставив к ладони тот же гвоздь, что был в запястье Кристиана, со всей силы ударил по нему молотком. Ева захлебнулась болью.

— Чтобы пробить кость, дорогая Ева, нужна большая сила. Нечеловеческая. И она во мне, как видишь, есть.

Саваоф Теодорович пригвоздил вторую руку к кресту. Перед глазами всё поплыло, хотелось потерять сознание, но оно, как назло, билось о стенки черепной коробки, как птица о стекло.

— Ничего-ничего, — пробормотал он, пристраивая к стопе Евы третий гвоздь. — Я выбью из тебя эту дурь… Обязательно выбью… Всегда выбивал и теперь смогу… Думаешь, особенная какая-то?..

Когда ещё один ржавый металлический стержень вошёл в её тело, Ева хотела было вскрикнуть, но не смогла: горло будто онемело, и из него вырвался только страшный, пробирающий душу насквозь хрип, совсем не похожий на её красивый музыкальный тембр.

— Не трожь её, — прозвучал вдруг где-то рядом чужой голос. — Меня мучь, а её не смей. Спорь со мной сколько тебе вздумается, изверг, но рушить собственное счастье у вас в крови.

Саваоф Теодорович на мгновение оторвался от своего дела и презрительно посмотрел в сторону говорящего.

— Ты ещё здесь, — только и бросил он, больше ничем не удостоив Кристиана. Тот, шатаясь, поднялся и зашёл куда-то за крест.

— Ты только не бойся, — услышала вдруг Ева сквозь собственное громкое сердцебиение его успокаивающий шёпот. — Мы с тобой, в твоём сердце, хоть ты в нас и не веришь. Это не главное. Потерпи немного, сейчас будет не больно.

Ева почувствовала, как его холодная, дрожащая, окровавленная рука медленно прикоснулась к её лбу. Саваоф Теодорович в это время отвернулся, пытаясь найти четвёртый гвоздь, и не увидел того, что сделал Кристиан, а когда обернулся, было уже поздно: вся боль вдруг куда-то резко ушла, будто испарилась, осталась только приятная болезненная слабость.

— Когда же ты успокоишься, — прошипел сквозь зубы, как огромный разъярённый наг, Саваоф Теодорович, увидев за крестом молодого человека, и двинулся к нему. Глаза его покраснели и вспыхнули, словно угли в недавно потухшем камине; он схватил уже порядком ослабевшего Кристиана за шею и силой развернул сведённую судорогой руку, в которой был крепко зажат четвёртый гвоздь.

— Хорошо тебе, Ева? Это то, чего ты хотела? — зло процедил Саваоф Теодорович и пытливо заглянул в удивительно безмятежные глаза Евы, однако не придал этому большого внимания, посчитав, что она просто теряет сознание. — Откажись от своих слов, и я закончу пытку. Не заставляй меня дальше мучить тебя.

— Никогда, — хрипло прошептала в ответ Ева и широко улыбнулась. Саваоф Теодорович побледнел от гнева и мелко задрожал.

— Это ещё вопрос, кто кого сейчас мучит… — слабо заметил Кристиан из темноты угла и начал было смеяться, но закашлялся собственной кровью. — Ты всё ещё мне не веришь, изверг, что страдаем здесь не только мы, но и ты?.. А зря. Ладно я, но Ева — ты ведь не хочешь причинять ей боль, у тебя не поднимается рука, но ты пересиливаешь себя и мучишь… Мучишь и её, и себя. Но остановиться не можешь, потому что гордость не позволяет признать собственное бессилие. Гордость — это хорошо, да ведь это не гордость… Это гордыня. Помяни моё слово, ты не увидишь счастья, пока этот грех ест тебя изнутри.

— Замолчи! — воскликнул Саваоф Теодорович и со всей силы вонзил в ступню Евы четвёртый гвоздь.

Она ничего не почувствовала.

Саваоф Теодорович подозрительно прищурился, внимательно посмотрел сначала на девушку, затем на Кристиана и вдруг расхохотался.

— А, — протянул он, ядовито улыбаясь. — Я понял, что ты сделал, — он подошёл к Кристиану и, приподняв его голову за подбородок, заглянул в угасающие глаза. — Ты принял всю её боль, — Саваоф Теодорович кивнул головой в сторону Евы, — на себя. Ну-ну, ну-ну. Последняя деталь, красавица, — обратился он уже к девушке и, взяв со стола терновый венец, аккуратно надел его на голову Еве. По её лицу, как когда-то по лицу Кристиана, побежала тонкая алая струйка.

— Видишь, Ева, — медленно заговорил Саваоф Теодорович, нежно стирая тыльной стороной ладони с её щеки ещё горячую кровь. — Я чудовище. Я монстр. Что будет, когда ты узнаешь, кто я на самом деле?.. А ведь я показал тебе своё истинное лицо, и хотя я, признаться, не любитель крови — предпочитаю эту бесконечную людскую глупость, когда я осуществляю их желания, а они потом проклинают меня за это, — но именно я, слышишь, Ева, именно я когда-то давно