– А ты? – она посмотрела на него. – Ты один?

– Да, мэм, – он встал, уже зная, что пришёл его черёд.

– Заходи…

…Эркин оглядел пилу, повесил её на место и взялся за сортировку гвоздей. Спокойное занятие…

…Это был врачебный кабинет. Знакомый ещё по питомнику. У двери стул. Сразу привычным холодком засосало под ложечкой. Седая белая женщина в белом халате смотрит внимательно и… и не очень зло?

– Раздевайся. Одежду оставь на стуле. И иди сюда.

Ну, вот и всё. Сейчас она увидит его, всё поймёт… что они делают со спальниками?

– Ну, что же ты? Иди сюда. Давай карточку.

Он подошел, шлёпая босыми ногами по прохладному чистому полу. Она что-то сказала девушке по-русски, взяла у него карточку и передала ей. И дальше она говорила ему по-английски, а с ней по-русски, а он слушал, не понимая, но запоминая слово в слово…

…Сейчас, вспоминая, Эркин уже понимал почти всё, а что не понимал, о том догадывался, а тогда…

– …Номер? Заполняйте, Мила. Индеец?

– Да, мэм.

– Вера Борисовна, как они все боятся врачей.

– Видимо, есть основания для страха. Не отвлекайтесь, Мила. Иди сюда. Записывайте. Рост 182 сантиметра, вес 65 килограммов.

– Но ведь это не истощение, нет?

– Нет, если он и голодал, то только последние дни.

Измерения роста, веса – это он всё знал. Только почему-то не знакомые футы, дюймы и фунты, а что-то другое. И знал, что бояться здесь нечего, но страх то и дело прорывался противной мелкой дрожью.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, мэм.

– Проверьте, Мила.

– Первые две цифры в номере год рождения, Вера Борисовна?

– Да.

– Тогда совпадает. А почему у него буквы?

– Не знаю, Мила. И вряд ли он сам знает. Покажи голову. Мила, отметьте, педикулез отсутствует.

– Отметила. Редкость, правда?

– Да, похоже, он следит за собой. Ложись.

Она указала ему на узкую жёсткую койку. Вот оно! А он, дурак, уже надеялся, что обойдётся. Он послушно лёг, привычно закинув руки за голову. Твёрдые тёплые пальцы мнут его живот.

– Органы брюшной полости – норма. Отметили?

– Да, Вера Борисовна. Какая у него мускулатура рельефная, правда?

– Да, Мила. Очень красивое тело.

– Вера Борисовна, а грудная клетка?

– Потом прослушаю.

– Половые органы сейчас, да?

– Да.

– Пишу, Вера Борисовна.

Он не понимал, но чувствовал, о чём идет речь. Сейчас она дотронется, ощупает. Нет, он сможет не закричать, боли давно нет, но… но это ничего не изменит. Что они делают со спальниками? А с перегоревшими? А он ещё и просроченный. Что они сделают с ним? Но её руки медлят на его лобке, не опускаются. Он резко отвернулся, закусил губу, сдерживая бессильные слёзы. И вдруг нежданным спасением прозвучал вопрос.

– Где ты работал до освобождения?

– В имении, мэм, – задохнулся он сумасшедшей надеждой. – Я скотник, мэм. Вот…

Теперь он смотрел ей в лицо и показывал своё единственное спасение – руки, бугристые шершавые ладони в шрамах и желваках мозолей. Она смотрела не на них, а ему в лицо. Потом взяла его руки в свои, осмотрела, ощупала ладони.

– Мила, пишите. Половые органы – норма.

– Вера Борисовна, да какая ж норма! Они же у него совсем как у тех двоих. Это ж сразу видно. Да вы пощупайте, реакция такая же будет.

– Мила! Пишите – норма, – и повторила по-английски, будто… будто для него, чтобы он понял. – Половые органы – норма.

Он перевёл дыхание и сглотнул…

…Эркин медленно разжал пальцы и зажатые в горсти гвозди со звоном рассыпались у его ног. Какой же он дурак! Тупарь краснорожий! Сам себя чуть не загнал, Женю бы подставил… Спальников всегда отличали по рукам и коже. По гладкой холёной коже, гладким рукам. По запахам. И раздевать не надо. А он… Вздумал как в Паласе, дурак, спальник поганый… Чтоб сразу ясно-понятно было, кто он такой. Ах ты… чурбан, идиотина…

Он сел на пол, так ослабели ноги. Как он смел забыть об этом, хватит, что ему красоту его тычут, а ещё и это… Хорошо, что только раза два успел намазаться. И то Андрей заметил, стал посматривать. Но Андрей-то знает, а остальные… Вот влип бы!

Эркин несколько раз вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и стал подбирать гвозди. Женя поймёт и простит. А он больше такого дурака не сваляет. Тогда всё обошлось…

– …Садись.

Он сел, боясь поверить. А она уже смотрела и щупала его дальше. Это он тоже знал.

– Дыши. Задержи дыхание. Дыши. Покашляй. Мила, лёгкие, сердце – всё норма.

– Сплошная норма?

– Да. Редкостное здоровье. Открой рот. Шире. Скажи, а-а. Хорошо. Мила, никаких отклонений. И кожа чистая. Ни шрамов, ни рубцов.

– Ну, так, Вера Борисовна! У тех же тоже…

– Да, Мила, – она улыбнулась. – Тело у него спальника. Но руки скотника. Он не выдумывает. Отметьте ему в карточке, что в спецобработке не нуждается, практически здоров.

И, наконец, волшебное, сорвавшее его с места слово.

– Одевайся.

Он так рванулся к своей одежде, так торопливо одевался, что они обе засмеялись. Она дала ему его карточку, где теперь было написано что-то ещё.

– Смотри. Здесь отмечено, что ты прошёл медосмотр и не нуждаешься в спецобработке. Можешь сразу идти за справкой. А душ по желанию. Ты понял?

– Да, мэм.

У него ещё всё дрожало внутри, и дрожали руки, когда он брал карточку.

– Ты здоров, понял? Ничем не болен. Вшей у тебя нет.

– Да, мэм, спасибо, мэм.

– Иди.

– Спасибо, мэм.

И ещё она сказала. Не ему, девушке. Он уже выходил, а они за его спиной ещё спорили.

– Вера Борисовна, ну он же спальник, а вы ему ставите норму, а вдруг он сейчас вот возьмёт и накинется…

– Мила, он нормальный здоровый мужчина. И хватит об этом. Зовите ту троицу…

…Эркин уложил на место гвозди и усмехнулся. Дальше всё было проще. Больше он к врачам не попадал и попадать не собирается. Тогда ему повезло, а дважды рабу везение не выпадает. А тогда…

…В другой комнате он отдал карточку, и ему выписали справку. Потом получил паёк, в общий душ идти, конечно, не рискнул, переночевал на голых трехэтажных нарах и с утра получил ещё раз паёк и ушел. По справке его выпустили без звука. Некоторые, как он узнал из ночной трепотни, так жили здесь чуть ли не неделями, не желая оторваться от дармовой жратвы, но он побоялся попасть на вторичный осмотр и ушёл сразу…

…Эркин оглядел сарай, будто мог что-то разглядеть в быстро наступающей темноте. Наверное, можно уже подниматься. Он глубоко прерывисто вздохнул