обрушил свою критику на «безнравственность контролируемого спекулянтами-евреями мобильного капитала». Враждебное отношение к евреям росло и в среде интеллигенции. Причем, ее антисемитизм имел черты эстетизма и мистицизма и был рассчитан на посвященных. Антисемитизму были привержены такие столпы германской культуры, как композитор Рихард Вагнер, авторитетный историк последней трети XIX в. Генрих фон Трейчке, писатель Пауль де Лагард и др.

Если Трейчке — который писал, что «отовсюду раздается клич: "Евреи наше несчастье!"» — ввел антисемитизм в салоны светского общества, то выразителем мнения юдофобов-обывателей тогдашней Германии стал Адольф Штёккер (1835–1909) — берлинский придворный проповедник-евангелист и основатель Христианско-социальной рабочей партии. Первоначальным его намерением было возвратить рабочих в лоно церкви и монархии. С этой программой он принял участие в выборах в рейхстаг в 1878 г. Однако за него был подан всего 1% голосов. Штёккер не сдался, а начал агитацию среди среднего сословия, пополнив свою программу борьбой «против господства евреев». У обывателей его сочинение «Требования, предъявляемые к современному еврейству» нашло большой отклик[134]. Исключительно красноречивый проповедник быстро поднаторел в искусстве наживать политический капитал, играя на опасениях своей паствы. Когда в 1893 г. был избран новый состав рейхстага, из 397 депутатов 16 публично объявили себя сторонниками антисемитизма. Перед необходимостью высказать свое мнение был поставлен, наконец, новый император Вильгельм II. В конце ноября было опубликовано официальное сообщение: «Император не одобряет действий придворного проповедника Штёккера. Он полагает, что история понемногу забудется, но считает это представление полезным, ибо оно должно сделать евреев более скромными».

Период великой депрессии длился до 1896 г. Одним из тяжелых его последствий стал антисемитизм. Как нередко случалось в германской истории, евреи и в эти тяжелые для страны годы стали настоящими козлами отпущения. Еще со времен раннего средневековья в Германии в периоды тяжелого экономического положения наблюдались вспышки ненависти к евреям. Так случилось и на этот раз. Поводом послужили значительные успехи, достигнутые гражданами еврейского происхождения в годы грюндерства.

С повышением конъюнктуры начался активный приток евреев из Восточной Европы в Германию, и многие из них осели в центрах экономической жизни страны. После грюндерского краха в Германской империи насчитывалось около 700 тыс. евреев, причем 500 тыс. проживало в одной только Пруссии. В то же время в гораздо большей по площади австрийской монархии их было всего 200 тыс. Во Франции тогда проживало всего 80 тыс. евреев, в Великобритании — 50 тыс., в Италии — 40 тыс., в Дании — 5 тыс., в Швеции — 1 тыс. В 1876 г. только в Берлине насчитывалось около 50 тыс. евреев, т. е. столько же, сколько во всей Великобритании[135]. Но немцев пугали не столько рост численности евреев, сколько их сноровка в обращении с деньгами и капиталами. Берлинские газеты сообщали, что почти 90% грюндеров были евреями. И действительно, в биржевых проспектах акционерных обществ было множество еврейских фамилий, а бизнесмены-«арийцы» на берлинской бирже представляли скорее исключение. Самые роскошные виллы в Берлине принадлежали евреям, самые известные фамилии финансовой элиты звучали по-еврейски, большинство газет издавалось евреями, а о богатстве таких магнатов, как Ротшильды, Герсон Блейхрёдер, Людвиг Бамбергер или Абраам Оппенгейм, ходили легенды.

Нет ничего удивительного в том, что многие немцы, потерявшие после биржевого краха свои состояния, были готовы спихнуть всю ответственность за это на темные семитские силы. Многочисленная группа людей, поверившая щедрым посулам грюндеров, теперь считала себя жертвой неслыханного заговора, за кулисами которого стояли курчавые и горбоносые банкиры еврейского происхождения. Лжедоказательства верности таких теорий, рождавшихся за столами завсегдатаев в пивных, не уставали предъявлять продувные журналисты Отто Глагау, Фердинанд Перро, Георг Хирт, Рудольф Майер, которые в своих статьях, разоблачавших закулисные махинации, недвусмысленно намекали на еврейских зачинщиков[136]. Вместе с ненавистью к евреям возникло глубокое недоверие к современному капитализму. Немцы, которые еще недавно полагали, что акции могут оказаться билетом в райскую страну, теперь даже слышать не желали о деньгах или о бирже. Их чувства выразил Константин Франц, публицист и философ, сын лютеранского пастора: «Поистине, весь мир — сплошной обман».

Консерваторы, формирующие общественное мнение, обрушивались на экономический либерализм Бисмарка, на «англосаксонский» прагматизм мышления немецких предпринимателей, на «измену христианству и возврат к новому язычеству». Критики Бисмарка ядовито рекомендовали печатать на банкнотах не изображение императора, а портреты еврейских банкиров Блейхрёдера или Ротшильда: «Тогда каждому станет ясно, кто правит современным обществом». Блейхрёдера антисемиты считали душой заговора евреев, которые втянули рейхсканцлера в свои сети и превратили его в послушное орудие осуществления своих коварных намерений.

«В Каноссу мы не пойдем»

Духовная жизнь Германии периода грюндерства отмечена также явлением под названием «культуркампф» (букв, культурная борьба). Такое имя получила борьба, развернувшаяся между Бисмарком и могущественной Национал-либеральной партией, с одной стороны, и католической церковью, а также находившейся под ее влиянием партией Центра — с другой. Под видом борьбы за культурное единство нации и секуляризацию жизни общества Бисмарк по сути — уже в который раз в истории развития западноевропейских стран — выступил против могущества Рима.

Опубликованные в 1864 г. папой Пием IX энциклика «Quanta сига» и приложение к ней «Syllabus errorum» были направлены против принципов политического, культурного и хозяйственного либерализма. В «Силлабусе» (букв, перечень) были перечислены и осуждены, как противоречащие учению католической церкви, ряд общественно-политических и религиозных движений и научных теорий. Шесть лет спустя, 18 июля 1870 г., Ватиканский собор постановил считать безошибочными провозглашенные в этих энцикликах решения папы по вопросам теологии и этики. В протестантской Пруссии тех лет это вызвало неслыханные волнения. Либералы видели здесь вызов тенденциям исторического развития, достижениям науки и свободной духовной культуре, выражение обскурантистского и агрессивного характера католицизма.

Бисмарк к этой проблеме подходил с иной точки зрения. Дело в том, что в Германии целый ряд профессоров теологии, учителей религии и военных капелланов выступил против догмата о непогрешимости папы. Пий IX пригрозил им отлучением от церкви, однако, поскольку они являлись не только служителями церкви, но и государственными служащими, Бисмарк и прусское правительство резонно усматривали в этом посягательство на прерогативы государства.

Государственные деятели и либералы, задававшие тон в хозяйственной жизни, считали церковь и христианскую религию несовместимой с тем опытом, который был накоплен современными естественными науками. Даже в рядах немецких католиков давало о себе знать сопротивление реакционным решениям Рима. Противники этих решений, во главе которых стоял Игнацфон Дёллингер, специалист в области истории церкви, стали именовать себя старокатоликами. Церковь отреагировала на это очень резко. Она лишила мятежных священников права на преподавание, в некоторых случаях грозила отлучением от церкви и требовала их увольнения с государственных должностей.

Первоначально чисто внутрицерковный конфликт послужил Бисмарку