– Жду ответа!

– Я не знаю, что вам ответить, – сказал Сторожев.

– А кто знает?

Сторожев промолчал.

Олег Олегович мешал чай, ложечка равномерно стучала.

Он меня с ума сведет этим стуком, подумал Сторожев.

Олег Олегович отхлебнул – и продолжил помешивать.

– Если ты хочешь мое мнение, – сказал он, – то оно такое: я Наталье сказал тебя бросить.

– Олег!

– Помолчи! Мы никогда ни у кого не одолжались, и ей не позволю. Нашел игрушку – плюнет, поцелует, опять плюнет. Ушла – и правильно сделала, и нечего за ней ходить.

– Кто ушел? Валера уезжал, вот они и…

– А ты ее больше слушай! – закричал Олег Олегович.

И закашлялся.

Кашель сгибал его, лицо покраснело.

Наконец прокашлялся, перевел дух, вытер рукавом рубашки выступившие слезы. И вновь принялся мешать ложкой, постукивая.

– Уезжал, ага. Знаем мы это «уезжал». Дочь пришла без лица на лице, а она – уезжал, – бубнил Олег Олегович. – Не видишь ничего?

– Все я вижу, – с неожиданной резкостью сказала ему Кира Павловна. – Она так хочет, чтобы было, – и пусть! Это ее дело. И его. Разберутся. А ты начинаешь тут следствие разводить – да кто она ему, да чего, да какое там лицо! Поженятся они – легче тебе станет?

– Легче! Потому что я тогда понимаю, в каком статусе моя дочь! Она не молоденькая – подживаться у кого попало.

– Олег Олегович, – мягко сказал Сторожев. – Не обижайте Наташу, она не подживается.

– А что?

Сторожев понял, что говорить бесполезно. Разговор этот никогда не кончится – как не кончится помешивание ложечки в кружке. Захотелось выхватить эту ложечку и швырнуть в угол.

Пора уходить, подумал Сторожев.

Но тут пришла Наташа. Посмотрела на отца, на мать, на Валеру, все поняла, спросила Сторожева:

– Давно ждешь? Поехали тогда.

– Куда это вы? – спросила Кира Павловна. – А ужинать?

– Мы там… Мы потом…

И Наташа торопливо увела Сторожева.

В машине сказала:

– Завернешь за угол, я выйду.

– Давай поговорим.

– Не хочу. Скажи, из-за чего всё? Женщина какая-нибудь мелькнула?

– Нет, – автоматически соврал Валера. И тут же исправился. – Да. Девушка. Ничего не было, просто подумал, что влюбился. Ошибся. Ты правильно сказала – мелькнула.

– Бывает. Так быстро понял?

– Да.

– Наверно, хлопот испугался? Сколько девушке?

– Это имеет значение?

– Двадцать пять примерно? Слишком много усилий. Или она в тебя тоже влюбилась?

– Нет.

– Тебе повезло.

– В смысле?

– Ну, взял бы ее к себе, стал бы жить, как со мной, а потом опять кого-нибудь встретил бы. Вот ты мне рассказывал о своей первой любви, в школе. Раз пять рассказывал.

– Разве?

– Не меньше. Я поняла, что это была единственная девушка, которую ты по-настоящему любил. Но не вышло. Может, и правильно, что не вышло. Не знаю, не мне судить. Но тогда ты был счастливым. А потом нет. Женился два раза не по любви, сам же говорил. По глупости, по случайности. Ты, наверно, понимал, что счастья все равно не будет. Поэтому – какая разница? Это с кем быть счастливым, не все равно, а с кем быть несчастным – все равно. Со мной тебе быть несчастным даже удобно. Признаний в любви не требую, не достаю, на ласки не напрашиваюсь. Мне надоело, Валера. Надоело чувствовать, что ты из-за меня несчастлив, хотя я знаю, что это не так. Надоело чувствовать, что ты все время о ком-то думаешь. Даже не обязательно о ком-то конкретно, а о том, вернее, о той, кто может быть. И опять все повторится – как тогда. Эта девушка похожа на ту твою первую любовь?

– Она ее дочь.

– В самом деле?

– Да. И похожа – один в один.

– И в чем же дело? Ты моложавый, обаятельный, у тебя эта самая. Харизма. Неужели не вскружил девочке голову?

– Даже не пробовал.

– То есть ты ничего не делал? Не приближался? Влюбился издали?

– Поговорили пару раз на общие темы.

– И ты хочешь, чтобы я к тебе вернулась? Чтобы я была под боком, а ты будешь спокойно и с комфортом мечтать об этой девушке? И даже, может, ее представлять на моем месте? А? Фантазия у тебя богатая, почему нет? Глазки закрыл – и вот он, любимый образ. И мне будет тоже приятно – за молоденькую сойду. В темноте, с закрытыми глазами. Это тебе нужно? Держать меня, как резиновую женщину?

– Ты совсем с ума сошла, – сказал Сторожев. – Ты мне как человек нужна. Я это понял. То есть и как женщина, но…

– Не поправляйся, все верно. Нет, Валера, ничего у нас не выйдет.

– Почему?

– Ты лучше меня это понимаешь. У тебя «я-болезнь», а у меня «ты-болезнь». Два больных вместе – зачем? Мне всегда будет мало тебя, я буду это скрывать, но ты это почувствуешь, вот и будем играть в кошки-мышки.

– В эти игры все мужчины и женщины играют. В той или иной степени.

– А я, как все, не хочу. Все, Валера, я пойду.

– Наташа…

И тут Сторожев понял, что именно хочет, чтобы она сейчас ушла. Потому что – права. Потому что не любит он ее, а просто уже привязался. И правильней всего остыть, перетерпеть (как она и советует), побыть еще одному. Он представил, как сейчас вернется домой, разденется до трусов, достанет бутылочку пива из холодильника, завалится на диван перед телевизором. Хорошо, если сегодня футбол. Он не болельщик, но футбол понимает – и болеет обычно за слабых, которые если и выигрывают, то наперекор всему. Интересно, это добросердечие или самоидентификация? Кстати, когда он рассказывал Наташе про «я-болезнь»? Выпивши, что ли, был, не помнит.

– Что? – спросила Наташа.

Не вышла, спросила. Значит, ждет повторения просьбы вернуться.

Тут спасительно зазвонил телефон.

Павел Костяков. Голос бодрый, веселый, но у Сторожева долгий опыт общения с ним, он понял, что Павел сорвался.

– Очень занят? – спросил Костяков.

– А ты развязал, я вижу.

– Тебя не обманешь. Но лечиться пока не буду, я не для этого звоню.

– Ладно, приеду.

– Я сказал: лечиться не буду. Пообщаться хочу.

– Я же сказал, приеду.

– Больной? – спросила Наташа.

– Да.

– Ты не представляешь, как я тебя уважаю за твою профессию! – вдруг сказала Наташа. – Это такой ужас для нашего общества. А ты всем готов помочь, ты за всех переживаешь, сутками с ними сидишь.