Даже у запасливых Гроссбартов провизия подходила к концу, и однажды вечером, когда они выбрались на редкую в этих местах сухую возвышенность, на Бруно напал крокодил. Он выскочил из грязи у подножия холма; громадная пасть сомкнулась на ноге госпитальера. Рыцарь, оказавшись лицом к лицу с древним противником своего сословия, завопил, когда тварь потянула его в воду. Ему на помощь пришли братья Гроссбарты, но, когда кирка Гегеля вышибла мозги крокодилу, в пылу и хаосе боя Манфрид сломал шею Бруно своей булавой. Только потом Гегель заметил, что умирающее чудище распороло ему сапог и голень здоровенными когтями. Они закоптили солоноватую сочную крокодилятину на мертвом кустарнике, укрывавшем вершину холма, и даже раненый Гегель решил, что это столкновение к добру. Мориц и Мартин предали Бруно илу и грязи, а госпитальерский крестик, которым они отметили одинокую могилу, загадочным образом осел в сумке Аль-Гассура.

В следующие дни боль в ноге Гегеля усилилась, а настроение Гроссбарта ухудшилось. Попытки Манфрида определить, в какой раздел их каталога отнести новое чудище, не вызывали отклика у охромевшего брата. Гегель отобрал у араба костыль, но даже с одной деревяшкой и без поддержки Аль-Гассур двигался быстрее его. На противоположном берегу иногда выступали какие-то хижины, но никто их не окликал, а самим крестоносцам хватало ума не пытаться переправиться вплавь. Когда Гегель ощутил старый зуд в шее, он обернулся и увидел, что по реке за ними движется большое судно. Все остановились, согласившись, что нет другого выхода, кроме как окликнуть галеру.

– А теперь запомни, араб, – предостерег Гегель, – ты один умеешь говорить по-ихнему, поэтому сделай так, чтобы они четко все уяснили: они везут нас к гробницам и там получат немножко золота, но прежде – ни гроша.

– Разумеется, о, мой почтеннейший собрат по хромоте, – поклонился Аль-Гассур.

– И помни, что случилось со всеми пиздюками, которые пытались нас продать или обмануть, – добавил Манфрид.

– А что, если они на нас нападут? – прикусил губу Мартин.

– Тогда мы сразим их силою Господа! – воскликнул Мориц, выхватывая свой тяжелый меч, чем заслужил некоторое уважение в глазах Гроссбартов.

– А если они не остановятся, просто пойдут дальше мимо нас? – продолжил Мартин, который почему-то был уверен, что все пойдет не так.

– На сей случай Предевная Мария даровала нашим собственным персонам арбалеты, – сказал Рафаэль, ложась в грязи и укладывая на ложе болт.

– Ну, наконец-то достойные спутники, – сказал Гегель брату на их личном диалекте.

– Лучших нам точно не достать, – ответил Манфрид, взводя арбалет, затем перешел на обычный немецкий: – Вон они, делай свое дело, араб!

Все стали прыгать в грязи, орать и размахивать руками. Даже Родриго оживился, увидев шанс наконец выбраться из болота. Корабль замедлил ход, бородатые гребцы потрясенно уставились на них, а люди на палубе возбужденно закричали. Аль-Гассур выдумывал одно несуществующее слово за другим, а слезы радости от неминуемой погибели Гроссбартов омыли усы араба.

Ближние гребцы замкнули весла в уключинах и встали, галера подошла к берегу. Люди на палубе извлекли бутылки, сами вскинули их, а затем бросили радостным путникам на берегу. Нет на земле никого более неосторожного, чем измученный трезвостью алкоголик, так что к вину не потянулся лишь Мориц. Но, как только Гегель поднес к губам дареную бутылку, старое ведьмино чутье холодом пронзило его кости, а кишки будто присохли к хребту. Он выбил бутылку из рук Манфрида и выхватил кирку.

– Не думаю, что они сами пили, братец. В вине небось какие-то арабские цирюльные ягодки или что-то вроде. Так что, если не хочешь очухаться в незнакомом месте с кучей новых неприятностей впереди, лучше воздержись.

– Да мне этого дерьма на всю жизнь вперед хватит, – ответил Манфрид и разрядил арбалет в первого мамлюка, который спрыгнул на берег, а затем братья плечом к плечу вступили в самую великую, отчаянную и жестокую битву в своей жизни.

Конец зимы застал новую семью Генриха в пути, тепло пришло даже в промозглые недра лесов южной Валахии. По горам и долам, солнечным лугам и тенистым лощинам они шли и шли, ни разу не усомнившись в цели. Витторио все время болтал, а Паоло молчал с того самого часа, как распознал уродливые бубоны под мышками у Генриха, когда тот снял свое облачение, чтобы повыдавливать волдыри и содрать с себя отмершую кожу, которую затем бросил в реку чуть выше мельницы. Несомненно, Паоло обезумел, как всякий лунатик, но познаний своих не утратил. Лишь когда Витторио принялся почесываться в паху и под мышками, сын цирюльника осмотрел самого себя и возрадовался, ибо увидел лиловые наросты и понял, что скоро умрет. Но он не умер, как не умерли ни Витторио, ни Генрих.

Когда они обходили громадный город, где когда-то родился Аль-Гассур, Генрих бесстыдно плясал в лунном свете, выкрикивая литании, нашептанные голосами, что звучали не в ушах, а в самом его сердце. Выводя на песке загадочные символы отрубленным пальцем лесоруба, Генрих повторил слова, освободившие из заточения подобных созданий, и одарил Паоло и Витторио теми же радостями, какие испытывал сам.

Пересечь пролив оказалось делом почти невозможным, поскольку все три демониака испытывали острое отвращение к текущей воде, но им удалось выкрасть лодку и переплыть на другой берег, не замочив ног. В безлюдных землях, по которым затем пролегал их путь, спутников несколько раз чуть не настигли турецкие конные разъезды. Когда число воинов было слишком велико, они прятались в пещерах, а на маленькие отряды нападали, пожирая, как и прежде, всех, кроме одного или двух, которых отпускали домой, чтобы они заразили родных и близких, повторяя проклятое имя Гроссбартов, теперь всеми тремя с ненавистью раз за разом читаемое нараспев.

В пустошах эти трое, рожденных людьми, приобрели такой вид, что казались едва ли менее чудовищными, чем близнецы, которые от обильных трапез стали ростом с коней. Когда бубоны выросли до размеров медовых дынь, что так любили жителеи тех краев, поступь демониаков ослабла, но решимость окрепла. Витторио и Паоло радостно бросались в бой за братьями, а люди, завидев их, с воплями пытались спастись бегством. В их чревах скапливалась черная и желтая желчь, эти гуморы бурлили, но отказывались изливаться из многочисленных нарывов и ран, прорываясь лишь в распахнутые в мольбе рты жертв. В какой бы оазис они ни пришли, от их присутствия он превращался в пустыню, так что многие месяцы они ели одну человечину; все прочие создания издали чуяли приближение страшного зла и убегали, догнать их не могли даже близнецы.

Твари внутри людей говорили между собой, когда их носители спали, радовались готовности своих слуг и выторговывая у своих еще не освобожденных сородичей сведенья о Гроссбартах. Духи, лишенные тела, могли лишь завистливо наблюдать, но те двое, что вошли в итальянцев, исполнительно следили за целью глазами, не скованными пространством, прежде чем обрели спасение. Они были очень близки; и это хорошо, ибо невыносимая жара терзала их в этой земле даже ранней весной и грозила убить их коней прежде, чем они нагонят добычу, а найти им замену в безлюдных пустошах было задачей сложной. Так что демоны рисковали вернуться туда, откуда стремились убежать.