Выбор Пауля фон Бенекендорфа унд фон Гинденбурга (1847–1934) не был лишен известного цинизма. Стареющего генерала «откопали», потому что он «принимал бы все предложения Людендорфа», а если бы, вопреки ожиданиям, дошло до разногласий, «Гинденбурга обязательно одернули бы или отозвали. И он это знал»[984]. Гинденбург пошел на такое условие и подчинялся Людендорфу во всем. Свои задачи он сам ограничивал тем, чтобы «насколько возможно давать, а при необходимости создавать свободную дорогу для хода мыслей моего начштаба… хранить верность боевого товарища генералу Людендорфу». Гинденбург понимал, что не мог не поддаваться влиянию Людендорфа, «даже рискуя выбиться из общей колеи»[985].

Позже Людендорф, умаляя значение Гинденбурга, дошел до того, что назвал его «декоративным главнокомандующим», которого ему «дали» ввиду его, Людендорфа, недостаточной «выслуги лет», чтобы подписывал его «предложения и распоряжения». От этого своего предназначения Гинденбург якобы, если Людендорф его «вообще привлекал к участию в ведении военных действий [!], что в последние годы стало невозможно за недостатком времени, никогда… не отступал», за исключением одного случая, когда он последовал указанию императора, а не рекомендации Людендорфа. После смерти Мольтке и Гинденбурга Людендорф стал уверять, что его «должность начальника штаба была задумана как должность настоящего командующего», а обязанности Гинденбурга сводились к «исполнению представительских функций». Ссылаясь на генералов фон Люнкера и Бронзарта фон Шеллендорфа, он вдобавок подчеркивал тогда, что Гинденбург не входил в список генералов, подлежавших использованию в случае мобилизации, поскольку «стал слишком нерасторопен физически и умственно. Это будто бы и послужило причиной его отставки». По словам Людендорфа, Гинденбург всегда слыл не более чем «средним корпусным командиром». Вспоминая свое совещание с Мольтке 22 августа 1914 г., он утверждал, будто уже из их разговора «совершенно ясно следовало, что для него [Мольтке] ответственный командующий — я»: «По армейскому закону [sic] старшинства следовало для вида приписать ко мне декоративного командующего. Я смирился с этим как с неизбежностью». Но именно к нему, Людендорфу, обращался Мольтке «как к человеку, облеченному его доверием», ибо «лишь одна голова» могла «овладевать тактическими положениями, руководить сражениями, кампаниями и всей войной»[986].

Такой эпитафией Людендорф в 1935 г. проводил в могилу человека, который всю войну в самоотверженном подчинении прикрывал его своим добрым полководческим именем и старшинством по службе, а после войны, будучи рейхспрезидентом, без колебаний вступался за своего бывшего начальника штаба, защищая его от справедливой критики и нападок. Впрочем, Людендорф дал престарелому фельдмаршалу еще при жизни почувствовать, какова будет его верность, в пасквиле «Генерал фон Гинденбург — „иллюзия“» (1932). «Умные и посвященные» смотрели на связку Людендорфа и Гинденбурга с озабоченностью: «Хотя внешне пара Гинденбург — Людендорф казалась блестящей, но Гинденбурга в ней было слишком мало, а Людендорфа слишком много… чтобы составить одного настоящего полководца. Каждый сам по себе полководцем не был, а для идеального соединения в полководца их двоих не хватало смешивания в правильной пропорции»[987].

Назначение Гинденбурга камуфлировало в глазах общественности и армии миссию Людендорфа[988]. Он впервые вступал на незнакомое и рискованное поприще дополнительной войны нового типа, сообща с внутренним врагом России, еще не зная, чем она может закончиться. В таком положении прикрытие надежным именем Гинденбурга служило ему страховкой на случай неудачи или нежелательной огласки — это славное имя отразило бы любые обвинения по поводу сотрудничества ведущих немецких генералов на восточном фронте с врагами русской и германской монархии.

В поисках других «выходов» Людендорфа следует вернуться к одновременности происходившего в Кобленце с германской стороны, Кракове и Вене — с австрийской. «Освобожденный» 19 августа Ленин по меньшей мере с 21 по 23 августа находился при корпусной комендатуре Кракова. Людендорфа 22 августа вызвали в Кобленц, с 18 до 21 часа в тот день он имел решающую беседу с Мольтке в Большой ставке, затем ненадолго явился к императору, который вручил ему орден «Pour le mйrite» за Льеж, и поздним вечером отправился скорым поездом через Ганновер, где к нему в 4 часа утра подсел Гинденбург[989], в Восточную Пруссию, в Мариенбург. Затем, пока шла битва при Танненберге (26–31 августа), Ленин пребывал в неизвестном месте, но как минимум часть времени, вероятно, провел уже в Вене, где был так занят, что не смог навестить на прощание своего соратника Гольдендаха (Рязанова). В эти дни австро-венгерская армия отчаянно сражалась за Львов, и Конрад впервые попросил немцев помочь войсками, получив отказ, как и на дальнейшие свои просьбы. Львов пал перед русской 3-й армией (30 августа), тогда как немецкий полководческий дуэт 31 августа завершил битву при Танненберге блестящей победой. Конрад пришел к выводу, «что немцы одерживают свои победы на наших костях; они нас… бросили в беде»[990].

Тем усерднее австро-венгерское ГКА стало искать помощи в облегчении своего положения у давних русских сотрудников. 1 сентября венское управление полиции выдало Ленину и его близким личные документы для въезда в Швейцарию. В следующие четыре дня Ленин совершал последние приготовления к переезду. 5 сентября он пересек австро-швейцарскую границу. В этот день 8-я армия под командованием Гинденбурга и Людендорфа, преследуя армию Ренненкампфа, вступила с ней в бой, который по времени совпал с битвой на Марне, но, в отличие от нее, принес двум немецким военачальникам еще одну тактическую победу.

Одновременность перечисленных событий подтверждает то, что подсказывают военная нелогичность решения Мольтке командировать Людендорфа в Восточную Пруссию и неубедительность рассказов самого Людендорфа: секретная информация о русских Юго-Западном и Северо-Западном фронтах в смысле новых соединений и имеющихся возможностей предоставляла «выходы», которые Людендорф утаил от своих смещенных предшественников в командовании 8-й армии и позднейших читателей. Исследователь операций под Танненбергом не сомневался, «что для них он использовал всех находившихся в его распоряжении помощников и все, что принесли толкового уже принятые меры»[991].