— Он светлоглазый. Значит, лжет.

— Но...

— Сил, они все одинаковые. Чем благороднее на вид, тем порочнее внутри. Это все лишь театр.

Каладин замолчал, удивленный тем, насколько горькой оказалась его обида.

«Амарам, забери тебя буря. Это все ты со мной сделал».

Он слишком часто обжигался, чтобы доверять огню.

— Не думаю, что люди всегда такие, — задумчиво проговорила Сил, и ее личико сделалось отрешенным. — Я...

Каладин ждал продолжения, но спрен замолчала. Он снова прошелся мимо Четвертого моста; многие отдыхали, прислонившись к стене барака, ожидая, пока полуденная тень их не прикроет. Они редко проводили время внутри. Возможно, сидеть там целый день было слишком унылым занятием даже для мостовиков.

— Сил? — наконец напомнил он. — Ты собиралась что-то сказать?

— Кажется, я слышала, как люди говорили о тех временах, когда не было лжи.

— Это байки об Эпохе Вестников, когда людьми правила честь. Но ты легко найдешь тех, кто рассказывает истории о лучших днях. Просто понаблюдай. Когда в отряде появляется новый солдат, он в первую очередь будет говорить о том, каким прекрасным был его старый отряд. Мы помним только хорошее и плохое, забывая, что большей частью наши дни не хорошие и не плохие. Они такие, какие есть.

Он пустился бежать трусцой. Солнце начало пригревать, но ему захотелось подвигаться.

— История, — продолжал он, пыхтя, — доказывает, что я прав. Что случилось с Вестниками? Они нас покинули. Что случилось с Сияющими рыцарями? Они пали и утратили блеск. Что случилось с Древними королевствами? Они рухнули, когда церковь попыталась захватить власть. Нельзя верить тем, кто наделен властью.

— А как же тогда быть? Обходиться без властителей?

— Нет. Отдавать власть светлоглазым, и пускай она их портит. Просто надо держаться от них как можно дальше.

Собственные слова показались ему пустым звуком. Разве сам он преуспел в том, чтобы держаться подальше от светлоглазых? Он вечно был ими окружен и тонул в грязном болоте их заговоров, инт­риг и жадности.

Сил примолкла, и Каладин, пробежавшись еще разок, решил прекратить тренировку. Нельзя снова доводить себя до изнеможения. Он отнес брус на место. Плотники чесали голову, но не жаловались. Парень вернулся к мостовикам, заметив, что несколько из них, включая Камня и Тефта, о чем-то разговаривают, поглядывая в его сторону.

— Сил, знаешь, — сказал Каладин, — наши беседы, видимо, не слишком-то помогают мне избавиться от репутации сумасшедшего.

— Я очень-очень постараюсь не быть такой интересной. — Сил приземлилась на его плечо. Она уткнула руки в боки, потом резко села, улыбаясь, явно довольная своей репликой.

Не успел Каладин вернуться к казарме, как на другом конце лес­ного склада показался Газ и заспешил к нему.

— Ты! — крикнул Газ, ткнув пальцем в Каладина. — Ну-ка стой.

Каладин остановился и скрестил руки на груди.

— У меня для тебя новости, — сказал сержант, прищурив единственный глаз. — Светлорд Ламарил узнал о раненых.

— Как?

— Забери тебя буря, мальчишка! — воскликнул Газ. — Думал, люди не будут болтать? Что ты собирался сделать? Спрятать трех человек у всех на виду?

Каладин набрал было полную грудь воздуха, но не стал нападать. Газ был прав.

— Ну хорошо. Какая разница? Мы не замедлили войско.

— Ага, но Ламарила не очень-то порадовала идея кормить мос­товиков, которые не могут работать. Он сообщил о случившемся великому князю Садеасу и потребовал, чтобы тебя подвесили.

Каладин похолодел. «Подвесить» означало оставить снаружи на время Великой бури, бросить на милость Буреотца. Это был, в общем-то, смертный приговор.

— И?

— Светлорд Садеас ему отказал, — сообщил Газ.

Что?! Неужели он обманулся в Садеасе? Но нет. Это просто часть игры.

— Светлорд Садеас, — мрачно проговорил Газ, — велел Ламарилу позволить тебе оставить солдат, но запретил кормить их и платить жалованье, пока они не работают. Сказал, это докажет, что он прав, бросая раненых мостовиков на поле боя.

— Вот кремлец, — пробормотал Каладин.

Газ побледнел:

— Цыц! Ты говоришь о самом великом князе, мальчишка!

Он огляделся, убеждаясь, что никто не слышал:

— Великий князь желает сделать из моих людей пример. Он хочет, чтобы другие увидели, как раненые страдают и умирают от голода, и то, что раненых мостовиков бросают на поле боя, — это милость.

— Что ж, возможно, он прав.

— Это бессердечно. Раненые солдаты возвращаются в лагерь. Он бросает мостовиков, потому что дешевле найти новых рабов, чем заботиться о старых.

Газ не смог возразить.

— Спасибо, что сообщил мне эту новость.

— Новость? — рявкнул сержант. — Меня прислали, чтобы передать тебе приказ, лорденыш. Не пытайся выпросить еды в столовых для своих раненых — тебе откажут. — И на этом он убежал, что-то бормоча себе под нос.

Каладин направился обратно в казарму. Буреотец! Где же ему достать еды, чтобы хватило на троих мужчин? Он мог разделить с ними собственную, но порции мостовиков очень невелики. Даже одного человека, помимо самого себя, он бы едва ли смог накормить. Если делить порцию на четыре части, то раненым не хватит сил, чтобы выздороветь, а Каладин слишком ослабеет, чтобы бежать­ с мостом. И ему по-прежнему требовался антисептик! Спрены гние­ния и болезни убивали куда больше народу, чем паршенди.

Каладин подошел к мостовикам, отдыхавшим возле барака. Большинство предавались обычным занятиям — неподвижно застыв, отрешенно пялились вдаль. Сегодня Четвертый мост не нес дежурства, а о прочей работе их должны известить после третьего полуденного колокола.

— Газ говорит, раненым не будут давать ни еды, ни денег, пока они не поправятся, — сообщил Каладин собравшимся.

Некоторые — Сигзил, Пит, Кулф — закивали, как будто этого и ждали.

— Великий князь Садеас желает сделать из нас пример, — продолжал Каладин. — Он хочет доказать, что мостовики недостойны лечения, и ради этого позволит Хобберу, Лейтену и Даббиду умирать медленно и мучительно. — Он тяжело вздохнул. — Я хочу объединить наши ресурсы, чтобы купить лекарства и еду для раненых. Мы можем сохранить им жизнь, если некоторые из вас поделятся с ними едой. Нам понадобятся где-то два десятка светмарок, чтобы купить лекарства и все прочее. Кто-то может чем-то поделиться?

Люди уставились на него, потом Моаш начал смеяться. Остальные последовали его примеру. Они пренебрежительно замахали руками и разошлись, оставив Каладина с протянутой рукой.