приемной первого секретаря уже сидела незнакомая Половневу румяная, круглолицая девушка с кудрявыми каштановыми волосами и стучала на пишущей машинке. Раньше тут была другая — женщина средних лет.

Половнев снял свою темно-серую кепку, поздоровался, спросил:

— Товарищ Демин не приходил еще?

— Товарищ Демин давно у себя, — ответила девушка, перестав стучать клавишами. — Проходите, пожалуйста.

— Я ненадолго, — сказал Половнев.

Демин был один.

— Садись, Петр Филиппович! — привычно прищуриваясь, с улыбкой пригласил Демин, показывая рукой на стул сбоку стола. — Рассказывай, как работа, какое настроение у колхозников?

— Сенокос кончаем, — поздоровавшись с секретарем за руку, деловито доложил Половнев и сел на указанный стул. — Ну, а настроение? Настроение неважное, Александр Егорыч. Смущение в народе, — повторил он слова Голикова. — Потому и приехал к вам.

— Какое такое смущение? — насторожился Демин.

— Сводки-то что ни день, то хуже, — озабоченно проговорил Половнев. — И люди тревожатся. Требуют — объясни. А что я могу сказать? Объясняю, конечно, как сам разумею. Временно, дескать, отступаем… от неожиданности… и тому подобное. Да боюсь, что неправильно. Может быть, дело не в неожиданности, а просто наше командование с умыслом заманивает немца, чтобы он увлекся, а потом как трахнут… как саданут! И побежит фашист восвояси… Но как говорить об этом народу? Мне же ничего не известно.

Демин встал, медленно прошелся с заложенными за спину руками.

— Правильно, что не говоришь насчет заманивания. Дело, брат, не в заманивании, — насупив черные, будто надломленные, брови, говорил Демин. — Так что ты все верно понимаешь… за исключением заманивания.

И, прохаживаясь, начал спокойно разъяснять, что война эта не на живот, а на смерть, что нам не до того, чтоб заманивать врага. Слишком дорого стоила бы такая стратегия.

Демин будто изменился, стал каким-то иным, более строгим на вид, как бы по-военному подтянутым. Может, такое впечатление создавалось новой, цвета хаки, командирской гимнастеркой, туго подпоясанной широким темно-коричневым ремнем.

Половцев сидел смирно и, не спуская глаз с Демина, внимательно слушал, однако не без опасения, что пропагандистская речь эта может затянуться. Он знал слабость Демина к длинным «вразумлениям». Воспользовавшись небольшой паузой, во время которой Демин приостановился, словно обдумывая или припоминая что-то, Половнев несмело проговорил:

— Еще один вопрос, Александр Егорыч…

Окинув Половнева недоуменным взглядом, Демин холодновато разрешил:

— Давай, какой такой вопрос!

И вернулся в свое большое черной кожи кресло, видимо несколько недовольный тем, что его прервали.

Половнев положил на стол обе свои большие, корявые руки в трещинах, с толстыми полусогнутыми пальцами, напряженно всем корпусом подался вперед.

— Дело такое, Александр Егорыч, сомнения у меня есть… Разве так можно, как сделал наш райвоенкомат? Всю молодежь до тридцати лет уже мобилизовали, а ведь война только началась. Нельзя разве постепенно бы? Работать же в колхозе некому. С уборкой как справиться? Не говоря, что необстрелянная она, молодежь-то! Как она там воевать будет? И как воюет? Вишь, немец лезет нахрапом. Не лучше бы разве взять сначала старшие возраста, которые пороху в свое время нюхнули изрядно… и с германом и с белыми воевали, вроде вот меня хотя бы… Да нас таких порядочно набралось бы… Мы бы, старшие, скорей немца угомонили, не пустили бы его гулять по нашей советской земле… А пока мы воевали бы, — молодежь можно было подучить как следует… Вот какие думки не дают мне покоя, Александр Егорыч. Детей жалко, молодые, неопытные… ну, какие из них воины? Вот я и прошу… отпустите меня на фронт! — неожиданно и для секретаря и даже для самого себя заключил Половнев. Это, собственно, и был тот личный вопрос, ради которого он хотел встретиться с Деминым с глазу на глаз. Но он собирался поставить этот вопрос в конце встречи, а не в середине, как получилось.

— Подожди, подожди! — прищуривая свои узкие глаза, сердито остановил его Демин. — Что ты за чушь городишь, товарищ Половнев? Пожилой, разумный человек, старый коммунист… а несешь какую-то околесицу! Во-первых, да будет тебе известно, что райвоенкоматы мобилизацию проводят не по собственному соображению, а по приказам сверху… и этого ты не можешь не знать… не имеешь права не знать; во-вторых, как это так — взять старшие возраста, даже стариков, вроде тебя, а молодежь оставить дома? Да этого никто никогда нигде не делал! Войны всегда велись здоровыми молодыми людьми, способными на большие физические напряжения, а не стариками. Ну какой толк в бою от такого, как ты? Примерно, атака… надо бежать, может, с километр, а то и больше. А ты? Сто метров — вот твоя дистанция! Да и не сто! Пятидесяти не пробежишь, выдохнешься.

— Не выдохнусь, километр и больше пробегу! — мрачно, но уверенно возразил Половнев, чувствуя, что Демин не только не понял его, но и понять не может или не хочет. — Бегать и воевать я еще вполне способен. И потом примите во внимание, Александр Егорыч, совесть! — проникновенным, чуточку вибрирующим голосом добавил он, с намерением повлиять на чувства секретаря. — Нет сил сидеть сложа руки, когда  т а м  кровь льется… кровь сыновей наших… молодых, малоопытных. Перебьет он всю молодежь…

— Не перебьет! — сердито, резко остановил его Демин. — Не дадим перебить. Но почему ты сказал, что сложа руки? Ты же в кузнице работаешь… ты секретарь парторганизации. На тебе ответственность за колхоз, за все дела в нем — и хозяйственные, и культурные, и политические. С тебя и раньше был спрос немалый, А теперь, в военное время, будем спрашивать вдвое, втрое больше и… строже, чем с председателя колхоза. А он, видите ли, сложа руки сидит! На фронт его отпустите! Работать нам с тобой надо, Петр Филиппович, дорогой мой. Работать на всю катушку! Не можем никуда тебя отпустить.

И снова Демин своим глуховатым окающим голосом долго разъяснял «недопонимание» Половневым задач, вставших перед парторганизацией, перед секретарем ее, перед каждым колхозником в связи с войной, пока не раздался телефонный звонок. Демин извинился и взял трубку.

— Хорошо! — сказал он. — Благодарю. — И, повесив трубку, объявил: — Сейчас мне сообщили, что речь товарища Сталина будут передавать. — И включил репродуктор, черный круг которого висел на стене возле окна.

6

С минуту слышалось шипенье с сухим потрескиванием, затем голос диктора возвестил, что выступление товарища Сталина начнется через десять минут.

И опять шипенье и потрескивание.

Демин открыл дверь в приемную, попросил девушку оповестить сотрудников райкома, пришедших уже на работу. Кабинет вскоре наполнился людьми. Стульев для всех не хватало, и многие приготовились слушать стоя.

И вот наконец голос Сталина:

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!..

Не впервой Половнев слышал голос Сталина: