— Я так переволновался, — пояснил он на мойудивленный взгляд, — что мне необходимо расслабиться.

И последующие часа два пробовал разные коктейли…

Праздник уже катился сам вовсю, музыка увеличивала обороты, гремела,разговаривать было затруднительно, да и не о чем, можно было только любоватьсяразгоряченными юными физиономиями, прыгающими кудрями, локтями, коленками…

Ребята отплясывали с энергией здоровой юности, янаслаждалась, — насколько можно было наслаждаться под этот грохот… Где-тотам, в тесной прыгучей толпе скакали и наши дети… Даже Маша и Женя отставилибаночки с соком и пошли попрыгать…

— Стоп! — вдруг крикнул Яша. — По программесейчас должен быть конкурс карнавальных костюмов!

Я посоветовала ему заткнуться и не трогать ребят, пустьвеселятся: праздник и так явно удался. Но он к тому моменту приличнонапробовался коктейлей, полез давать указания Коршу, — что ставить,требовал «Атикву» и возмущался, что наш государственный гимн забыт в программе.

— Мы!!! — кричал он в грохоте и цветовыхвзрывах. — Мы — для чего?! Мы представители — кого?!!

Изя пытался остановить его, хватал за руки, называлпатриотом херовым, — ничего не помогало…

Короче — единственным из тысячи подростков, о трезвостикоторых мы так волновались, пьяным в зюзю на вечере напился Яша. И устроил одиниз тех дебошей, какие устраивал исключительно из-за своих немалых человеческихдостоинств, — например, чувства справедливости. Ему показалось, что призза лучший костюм достался не тому, кто этого заслуживал. В момент врученияпризов он запрыгнул на сцену, расшвырял декорации к Пуримшпилю[6], скандалил и вопил, — мы не могли его остановить, он же здоровый, какбык. Радовались только, что время позднее, значит, председателя Ревизионнойкомиссии уже не привезут…

В конце концов кто-то вызвал хозяина этого учреждения,сухонького щуплого господина с дальневосточной внешностью, который пыталсяурезонить Яшу, а тот хохотал и вопил что-то несусветное:

— Господин Ку-Ли?! Ку-Ли вы приползли?! Моссад башляетза все чистоганом!!!

И вот тут как раз из «Лицея», в котором они обедали,явились, наконец, Клавдий с председателем Ревизионной комиссии ЦентральногоСиндиката. Яша в этот момент водружал на голову брыкающегося Ку-Ли какую-тодеталь декораций… Картина была эпическая… Хорошо, что Корш догадался врубить«Атикву», — и, как ни странно, это Яшу угомонило: он вытянулся и застыл насцене, задумчиво качаясь под звуки нашего торжественного и, — положа рукуна сердце, — довольно заунывного гимна… А внизу, под сценой, так жевытянувшись, стояли все мы во главе с председателем Ревизионной комиссии.

Словом, конфуз! Но, как выясняется, конфузом это считаемтолько мы, взрослые… Дети смотрят на это совершенно иначе.

— Вот везет соколихам! — говорит моя дочь, —какой отец у них — классный, крутой мужик! И Корш постарался, и «Атиква» была…Побольше бы таких тусовок!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я сидела на скамейке рядом со старой суровой латышкой ввеликолепном ухоженном парке недалеко от Рижской Оперы… Накануне вечером явыступила в большом и необжитом еще здании, возвращенном недавно еврейскойобщине Латвии, а сегодня утром меня и еще одного залетного израильтянина поимени Эфраим повез на экскурсию к очередной их, рижской, Яме редактор местнойеврейской газеты. Мемориал находился недалеко от шоссе, давно уже в черте города…Редактор с гордостью рассказывал, что немцы оплатили строительство мемориала полностью…А скульптор и архитектор — наши, ребята талантливые, за идею взяли образстаринного еврейского кладбища в Праге: из черной земли вкривь-вкось торчаткамни, словно пропоровшие почву…

Мы с Эфраимом — пожилым седым человеком в очках — стояли надорожке меж двумя большими безымянными участками, засеянными камнями, молчаслушали и кивали… Я, как обычно, ничего не чувствовала, хотя знала, как долго иболезненно потом этот сильный наркоз будет отходить.

По обратному пути, — мы сидели рядом на заднем сиденьеминибуса, — Эфраим тихо сказал мне:

— …Мой русский не очень, да?

Я улыбнулась и ответила на иврите:

— Какая разница?

— В последний раз я говорил на нем шестьдесят летназад, — сказал он, — в этом самом лесу, по дороге на расстрел…

Я отшатнулась, взглянула на него: поджарый, в веселом синемсвитерке, — он выглядел моложе своих лет…

— Не надо ему говорить, — тихо сказал он наиврите, глазами указывая на редактора, сидящего впереди.

— Господи! — ахнула я, — зачем же тысогласился ехать сюда… и стоял, и смотрел?..

— Не люблю обижать людей, — он улыбнулся, — ктому же где-то там лежит моя сестра…

Я больше не спрашивала его ни о чем, почуяв, что он, как ия, не в состоянии много говорить на эти темы, и мы молчали до самой гостиницы…

…Старая латышка поднялась со скамейки, сурово и неприступнопошла по дорожке прочь строевым твердым шагом, кренясь вправо, делая отмашкуправой рукой, сжатой в кулак…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл riga

«…с Ригой меня связывает узкий, но с сильным течением,пролив подростковой памяти… Хотя событийно — ничего особенного… Просто, в годзнаменитого ташкентского землетрясения Союз художников Узбекистана вывез тридесятка своих детей на Рижское взморье, подальше от глубинных толчков, отдребезжания растрескавшейся почвы, от ходуном ходивших зданий, деревьев,камней…

В то лето мне было почти тринадцать, и землетрясение совпалос собственным землетрясением моего подросткового тела, с гормональным взрывом внедрах организма, с перекройкой всего существа: содроганием покровов, —образованием холмов, прорастанием почвы… с мгновенным жаром и холодом лица,испариной ладоней и подмышек, с едким потом и ознобом спины… С муками и корчамихарактера…

В то лето меня и закружили эти сосны на дюнах, и шпилистарой Риги, и «Реквием» Моцарта в Домском соборе, на всем протяжении которогоя немилосердно скучала и о котором вспоминаю всю жизнь… В то длинное лето яуспела впервые влюбиться в мальчика и разлюбить его на пляже за слишком широкиеи цветастые трусы… словом, в то длинное лето я и была навеки ужалена Европой,за которой теперь пускаюсь гоняться при первой же возможности, о которой всегдатоскую и которая, по-видимому, останется для меня недосягаемой, — дляменя, девочки из азиатской провинции…

После обеда я отговорилась головной болью и, выскользнув изгостиницы, пошла гулять по Риге… наслаждаясь одиночеством и свободой…