На площади перед Домским собором, на помосте под огромнымнавесом шла репетиция оркестра с хором и органом, которым дирижер управлялчерез переговорное устройство на поясе…

Я сидела за столиком одного из кафе напротив и наблюдала,как дирижер приплясывает перед оркестром. Со своей палочкой он казался ткачом,ткущим какое-то гигантское одеяние для голого короля: привставал на цыпочки,заносил руку и втыкал палочку в воздух, как казалось — в совершенноопределенную точку, которую прекрасно видел. Да так оно и было. Эта точка была:5-й такт от буквы С у вторых сопрано. Он привставал, втыкал иглу дирижерскойпалочки, и за нею тянулась длинная радужная нить голосов…

Потом я добрела до знаменитого рижского рынка в огромныхангарах, где раньше держали дирижабли, и с час бродила под высоченными, какнебо, пузатыми стеклянными сводами, ощущая себя Ионой в чреве гигантскогопрозрачного кита, любуясь роскошью морских рядов, кипящих рыбьим серебром, икоралловой пупырчатой губкой щупалец, перламутром форели и розовой мякотьюсемги…

К вечеру я устала, но все-таки положила себе побывать наулице Алберт — в местном путеводителе было написано, что чуть ли не все дома в«югендштиле» спроектировал и построил на ней отец режиссера Эйзенштейна.

Я шла на улицу Алберт и по пути рассматривалавитрины, — одно из скрываемых мною, любимых времяпровождений, — ипочти сразу наткнулась на узкое высокое окно антикварной лавки. И, конечно,сразу вошла…

Я время чувствую через предметы, просто вижу несметноеколичество пальцев, прикасавшихся к какой-нибудь десертной ложке или настольнойлампе. Никогда не ухожу из такого магазина, не купив, как говорит мой муж, «ещекакой-нибудь ненужной дряни»… Возможно, в этом выражается моя, — дочери ивнучки эвакуированных в Ташкент нищих, — тоска по родословной, понастоящему отцовскому дому, по семейным вещам, с которыми связана жизнь многихпоколений родни…

Словом, я вошла и прилипла к прилавку и к полкам, долго топталась,просила дать подержать мне то одно, то другое, прислушивалась к тоненькойниточке тепла, которая тянется из такой вещицы, и, наконец, купила две из них:десертную ложку в форме распустившегося лепестка и странную вилочку, замкнутуюна концах, как решетка, — вероятно, ей предназначалось доставатькакие-нибудь шпроты из банки… Прежде чем уплатить в кассу, я, сняв очки иприблизив глаза к предмету, пристально изучила все царапины, даты, клеймо.Тридцать третий год прошлого века… Догадываюсь — откуда попадают подобные вещив подобные магазины. Фамильное добро не выносят обычно из дома… Вот только еслионо достается из ограбленной квартиры соседей, угнанных в гетто, илирасстрелянных в том лесу, где сегодня так упорно молчал Эфраим… Только когдаони валяются по дому, слишком напоминая, — или уже ничего не напоминая —второму и третьему поколению…

Я уплатила, огляделась вокруг…

— Покажите вон ту шляпку, пожалуйста…

Девушка подала мне с полки маленькую черную — раковиной —шляпку с лоскутом вуали.

— Нет, мне такие не идут, — сказала я, — мнеидут широкополые…

— А мне кажется, пойдет, — сказала она. —Почти такую же недавно купила одна известная дизайнер, просто для прикола… Выпримерьте, вот тут резинка…

Я надела шляпу — кажется, их называли «таблеткой», и сквозьвуаль взглянула на себя в зеркало. На противоположной стене за мной виселачерная эсэсовская форма. Вероятно, их тоже кто-нибудь покупал для прикола…

И тут со мной это стряслось. Мгновенно и ясно и как-торельефно я УВИДЕЛА в зеркале, как шляпку сбивает прикладом солдат с головыстарой дамы в колонне, которую гонят улицей Адольфа Гитлера в рижское гетто… Яразглядела ворсинки на ее сером пальто с покатыми плечами и длинным регланом иуспела увидеть, как далеко откатилась шляпа, и как наступил на вуалетку сапог…

Я вскрикнула, сорвала ее с головы и дрожащей рукой положилана прилавок…

— Н-нет… — сказала я, стараясь не глядеть напродавщицу. — Нет, мне не идет такой фасон… Даже для прикола…

Вышла из этой страшной лавки, пропитанной густым и прожженнымпрошлым, как курилка — сигаретным дымом, и — не слышала я сегодняпредостережений! — после всего этого все же повлеклась на улицу Алберт, внадежде отвлечься…

И отвлеклась.

Завернув за угол и прочитав название улицы, убедившись, чтодошла, я натолкнулась на бородатого человека с жестяным рупором, который,смерив меня взглядом, спросил деловито:

— Вам здесь пройти нужно? Ну, идите, пока еще можно… Онпосторонился, и я ступила на щербатую мостовую прошлого века, выпирающую горбомв середине улицы и покатую к тротуарам… Поодаль стояла извозчичья пролетка, наоблучке которой сидел и пощелкивал кнутом дядька в картузе… Я оцепенела,замедлила шаг, но остановиться не могла, ибо мимо обветшалых домов свеликолепными фасадами в стиле модерн меня тащило, влекло, манило в сумеркахмерцание длинных белых платьев на дамах, гуляющих по мостовой, и белых костюмовна двух господах… А на тротуаре стояли три гимназистки в коричневых платьях соборочками, и над ними возвышалась дородная дама в точно такой шляпке с вуалью,которую я примеряла четверть часа назад в лавке старья… Прямо на меня шлаторговка в белом фартуке с корзиной бубликов на голове, ее окликнул пожилой, вбакенбардах, господин с тростью… Пробежал мальчик в картузе, с пачкой газет«Въдомости» в руках, два религиозных еврея в традиционных одеждах шли столстыми книгами под мышкой, углубленные в какую-то важную беседу…

Я шла мимо дома сэра Исайи Берлина с двумя лежащимисфинксами с лицами пожилых евреек, шла среди прекрасных призраков прошлого,мечтая, чтобы эта мистическая улица длилась и длилась в сумерках, шла и думала:— уничтоженный мир европейского еврейства, — вот, поистине, часть коленизраилевых, потерянных невозвратимо в середине прошлого века…

— Внимание! — грохнул над моей головой жестянойголос. — Посторонних просим покинуть съемочную площадку!.. Всемприготовиться к дублю!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Позвонила Марина и сказала безмятежно:

— Представляешь, в окно нашей кухни стреляли… Ну, неахай. Не ахай! Ну, какая милиция, что ты! Это только ты преследуешь несчастныхшизофреников… Так, какой-нибудь алкоголик шмальнул на спор из дома напротив.Или, может, привиделось ему чего… А Пушкин-то у нас как раз на кухне сидит, вкресле у окна. Серега говорит: уберите поэта, пока его не настигла пуляДантеса…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы договорились встретиться в нашем любимом армянскомресторане «Старый фаэтон». Обычно мы спускались в винный бар, который помещалсяв огромном, пыточного вида, сводчатом подвале. Армяне его почистили, украсилинесколькими старыми колесами от бричек, поставили крепкие дубовые столы истулья. Две мощные колонны подпирали высокие беленые своды.