у меня всегда была память о тебе, об этом моменте. Память о самой красивой женщине в мире.’

Затем она выскользнула из чулок, бросая на него взгляды, пока он снимал с себя одежду, и ее взгляд был таким же жадным, как и его, когда она смотрела на более прямые, твердые линии его тела, на ширину его плеч и узость его талии и бедер, на то, как двигались мускулы на его торсе, его руках и ногах и даже, с нежной благодарностью, на мягкие, морщинистые остатки того, что было таким твердым и гладким. Она никогда раньше не рассматривала детали мужского тела, во всяком случае, с точки зрения женщины, которая только что испытала это волшебное соответствие между мужскими и женскими формами. Она никогда не видела мужских предплечий и не знала, насколько они сильны, не видела его ягодиц и не испытывала непреодолимого желания вонзить в них свои накрашенные красным ногти, притягивая его все ближе и глубже.

‘Я тоже буду помнить тебя, - сказала она, когда они легли в постель. - Всегда и везде, навсегда.’

Он кивнул, лежа на боку, его лицо почти касалось ее лица, глядя на нее с выражением глубокой серьезности, понимая, что теперь они связаны друг с другом и что любые публичные клятвы, которые они могли бы дать, будут только формализацией связи, которая уже давно стала нерушимой. Затем он улыбнулся и сказал: "Вы понимаете, что после всего этого мы все еще не были представлены друг другу?’

- И мы тоже, - хихикнула она.’

‘Очень хорошо, - сказал он, поднимаясь в сидячее положение и протягивая правую руку. - ‘Мне очень приятно познакомиться с вами, фройляйн. Меня зовут Герхард фон Меербах.’

Если бы он ударил ее по лицу, она не выглядела бы более шокированной или более потрясенной. - Я ... Я Шафран Кортни, - с трудом выговорила она едва слышным шепотом. Потом она спросила, ‘Вы сказали, “фон Meerbach”, как компания, производящая двигатели?’

‘Да, это моя семья.’

‘Так вы родственник графа фон Меербаха?’

‘Да. Нынешний Граф - мой старший брат Конрад. Мой отец был графом до него. Почему ты спрашиваешь? И, пожалуйста ... почему ты выглядишь такой несчастной, моя дорогая Шафран? Милочка, что случилось?’

‘Потому что из всех мужчин в мире, в которых я могла бы влюбиться, ты - последний, кого я выбрала бы. Чесси фон Шендорф - это ... я полагаю, что теперь это должно быть “было " ... мой лучшая подруга.’

Герхард протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, чувствуя себя гораздо более нервным и неуверенным, пытаясь успокоить ее сейчас, чем когда он раздевал ее и брал, насилуя совсем недавно. ‘Ты не можешь винить себя за это, - сказал он. ‘Ты даже не знала моего имени.’

‘Я знала, хотя ... я просто знала ...

Он сочувственно кивнул. - Я понимаю. Наверное, я тоже знал. Но никто из нас не собирался причинять вред Франческе. То, что случилось, было делом судьбы. Если кто и виноват, так это я. У меня был выбор. Я мог бы проигнорировать то, что произошло сегодня утром, и продолжить свое предложение. Если бы мы встретились за обедом, я мог бы быть вежливым, но не более того. Но на самом деле это было невозможно. Я должен был заполучить тебя. И если это так, то как я мог быть неправ с Чесси, даже когда просил ее стать моей женой? Итак, как я уже сказал, У меня был выбор, и я выбрал тебя.’

Шафран улыбнулась, но это была грустная, ироничная улыбка, которая вселила страх в сердце Герхарда. ‘Значит, у нас есть еще одна общая черта - наша логика. Я сказала себе, что выбор за тобой, и если все, о чем мы должны были беспокоиться, это выбор, то я могла бы жить с этим. Если бы ценой твоего присутствия была потеря Чесси, я бы заплатила за это. Мне было бы грустно, но я бы не стала долго раздумывать. Но ведь это не наша проблема, не так ли?’

Герхард озадаченно нахмурился. ‘Не знаю ... не понимаю. Что ты пытаешься мне сказать?’

- Значит, имя "Кортни" тебе ничего не говорит?’

‘Нет, а должно?’

- Как насчет Ева фон Веллберг?’

- Нет ... кто она?’

- Она была моей матерью. А еще она была любовницей твоего отца. Она вышла замуж за моего отца, Леона Кортни ... после ... после ...

- После чего?’

- После того, как он убил графа Отто фон Меербаха, выстрелив ему в грудь из охотничьего ружья в упор.’

До этого момента Шафран сохраняла самообладание, но это сломало ее, и она разразилась отчаянными рыданиями, и он мог только уловить отдельные слова и фразы, когда она пыталась говорить сквозь слезы. - Как мы можем? ... О Боже, из всех людей ... такие жестокие, такие несправедливые ... как мы можем любить друг друга сейчас ?..’

Герхард обнял ее и успокоил, и сам факт, что он сделал это, вместо того чтобы выбросить ее из своей постели, казалось, немного облегчил ее страдания.

‘Я был совсем маленьким, когда умер мой отец, поэтому почти не знал его, - сказал он ей. - ‘Но я знаю, как сильно он обидел мою мать, и я знаю, что за человек мой брат, и все говорят, что он очень похож на нашего отца, так что ... странно, но это, кажется, не расстраивает меня так сильно, как тебя. Я не знаю, почему это так. Почему-то это кажется неправильным, и все же именно так я себя и чувствую ... Подожди минутку ...

Герхард потянулся к телефону у кровати и попросил телефонистку соединить его с обслуживанием номеров. Он приказал принести в номер 424 холодный ужин на двоих: холодное мясо и цыпленка, копченого лосося, хлеб с маслом, немного сыра, немного винограда и, поскольку это больше не казалось поводом для шампанского, бутылку Рислинга: "Auslese", - сказал Герхард, указывая на смелое, медовое вино, приготовленное из самых спелых и, следовательно, самых богатых на вкус сортов винограда. - Самое лучшее, что у вас есть, пожалуйста. А также бутылку коньяка и немного Перье. Нам, конечно, понадобится ведерко со льдом для вина.’

Затем он повернулся к Шафран и сказал: -