будет наблюдать, пока не добралась до его комнаты. Дверь была слегка приоткрыта. Она толкнула дверь и увидела его. Он пинком захлопнул дверь, обнял ее и крепко поцеловал, не колеблясь ни секунды.

Шафран издала приглушенный стон, когда их рты сомкнулись. Его губы и язык были сильными и настойчивыми, как будто они овладевали ею, и она отдалась ему, отдаваясь без остатка, исследуя его тело и лицо руками, вдыхая его мужской запах, прижимаясь к нему и трепеща от верного признака его возбуждения. Ее целовали и раньше, но это не возбуждало ее. Она и раньше чувствовала мужскую эрекцию, но сейчас испытывала лишь удовольствие, смущение или отвращение. Она ездила верхом всю свою жизнь, и ей не нужно было рассказывать о восхитительном, щекочущем, тающем ощущении животного между бедер или трения промежности о седло.

Но сейчас все было совсем по-другому. Это была грубая, животная страсть, и она знала, что вызвала в нем то же самое чувство, и это чувство достижения, власти над ним только еще больше возбуждало ее.

Они едва успели сделать пару шагов в комнату, но ни один из них не мог даже дождаться, чтобы добраться до кровати. Он прижал ее к стене и, продолжая целовать, сорвал с ее головы шляпу и швырнул ее на пол. Она тряхнула головой, чтобы высвободить волосы, и он провел по ним пальцами, а затем сжал кулак, хватая пригоршню. Она пошевелила головой, и это дернуло ее за волосы, заставив немного поболеть, так что она попыталась освободиться, но ей не хотелось этого делать, и он не позволил ей. Он крепче прижал ее к себе, поймав в ловушку, и она содрогнулась от шока чистого удовольствия. Теперь его другая рука подняла ее юбку с отработанной ловкостью. Она отодвинулась от стены, чтобы ему было легче, и чем выше поднималась ткань, чем более открытой и уязвимой она себя чувствовала, тем сильнее возбуждалась.

На ней была пара французских трусиков из бледно-персикового шелка, отделанных кружевом, и теперь его рука скользила по мягкой, скользкой ткани, по горячей влаге между ее ног, и она прижималась к его рукам, делая очевидным свой голод, наслаждаясь своим бесстыдством, теперь его пальцы были внутри эластичного пояса ее трусиков, опуская их вниз по ее заду, пробегая по ее коже, когда они шли, и натягивая их на бедра, и теперь ей не нужна была никакая помощь от его руки, потому что она могла позволить им упасть с ее ног на пол и выйти наружу. из них, и пока она это делала, а поцелуи все еще не прекращались, и ее голова все еще была в его объятиях, он расстегивал брюки, и она чувствовала, как он прижимается к ней, а его пальцы скользят вверх, вниз и в нее. Ей казалось, что ее поднимают все выше и выше, как лодку на гребне волны, но она так и не добралась туда, потому что волна все росла и росла. За исключением того, что волна была внутри нее, это чувство удовольствия нарастало и нарастало, эта жажда освобождения. И вдруг он отпустил ее волосы, и его рука покинула ее промежность, но она все еще чувствовала его там. Теперь его руки завели ее за спину и обхватили за ягодицы, и он внезапно приподнял ее, так что ей пришлось обвить руками его шею, чтобы уцепиться за нее, и он поднимал ее, как волна, поднимающая ее, а затем опускающая, и он был в ней, и жар его, его размер, наполняющий ее изнутри, не был похож ни на одно чувство, которое она когда-либо испытывала.

Она тихонько вскрикнула - " О!- от удивления и едва заметного дискомфорта, он на секунду замолчал, и она умоляюще простонала: - Не останавливайся!’

Он вошел в нее еще глубже, а потом снова и снова, и она больше не могла думать, а была просто массой ощущений, внутри нее, снаружи, прикосновений, запахов, вкуса, звуков и, конечно же, вида его собственного экстаза на лице. Она была совершенно беспомощна, и ее единственным желанием было, чтобы он поглотил ее, взял ее, разрушил барьер между ее телом и его, пока они не сольются в одно существо. Теперь он застонал, глубоко, гортанно, с животным выражением удовольствия, и интенсивность и отчаяние его движений усилились еще больше. Она знала, что он тоже это чувствует, эту невыносимую интенсивность возбуждения, и вдруг поняла, что стонет и кричит, и ей просто все равно, потому что все ее существование было сосредоточено на радости этого взаимного обладания, за них двоих, а потом она достигла вершины волны, и волна обрушилась вниз, и это было похоже на взрыв, землетрясение, извержение, и она почувствовала, как он вошел в нее, и знала, что он тоже это почувствовал. - О Боже ... О Боже ... - выдохнула она.

Он обнял ее на мгновение, его грудь вздымалась, когда он переводил дыхание, и она почувствовала, как небольшие спазмы удовольствия ударили ее, как толчки, и когда он отодвинулся, она умоляла: "Не уходи", потому что потеря его, отсутствие его внутри нее было почти невыносимо.

Он снова заправился в брюки, затем осторожно откинул прядь волос с ее лица, улыбнулся и сказал:’- Здесь, позвольте мне помочь вам с вашим пальто.’

Она рассмеялась над абсурдностью происходящего: все, что случилось, полностью и навсегда изменило ее жизнь, а она даже не сняла пальто. Он взял его и положил на стул, потом вернулся к ней и сказал:’ - А теперь позволь мне помочь тебе раздеться.’

Он расстегнул ее платье сзади, и когда она вышла из него, он взял его и положил поверх пальто с тем же чувством уверенности, легкой точности, с которой он вел свою машину. Когда он вернулся, она уже сняла лифчик и собиралась снять чулки и пояс с подтяжками, когда он сказал:’- Подожди".

Он отступил на шаг и посмотрел на нее, и хотя его глаза были совершенно откровенны в том, как они бегали вверх и вниз по ее телу, рассматривая каждую деталь, Шафран поняла, что она не чувствовала ни малейшего смущения, а еще меньше стыдилась того, что ее так свободно разглядывают или выставляют напоказ.

Он снова обнял ее и сказал: "Спасибо. Я хотел запечатлеть тебя в своем сознании, каждую частичку тебя, чтобы в последующие годы, где бы я ни был и сколько бы времени ни прошло,