Однако императрица не могла лично наблюдать за процессами в Казани, и есть свидетельства, позволяющие предположить, что Бибиков, щадя ее милосердные намерения, не давал ей полной информации о методах, которые применялись в действительности во время проведения дознания среди подозреваемых.

14 февраля двор возвратился из Царского Села в Зимний дворец, а на следующий день состоялся обед, на котором в числе двадцати гостей присутствовали оба фаворита — и Васильчиков, и Потемкин. Восемнадцатого числа императрица посетила русскую комедию, и после спектакля задержалась с Потемкиным, беседуя или занимаясь любовью, до необычайно позднего для нее времени — до часа ночи. Постоянной чертой этих взаимоотношений стало то, что жизненный распорядок любовников не совпадал. Екатерина всегда уходила спать за несколько часов до Потемкина и начинала работать по утрам задолго до того, как он просыпался. Соответственно, они редко проводили ночь вместе; каждый часто обнаруживал, что другой недоступен, когда требовался.

Екатерина, несмотря на то, что была императрицей и теоретически была вольна делать все, что хочет, часто вела себя с Потемкиным как тайная любовница, чувствуя, что ей нужно скрывать свои свидания с ним. Она также боялась, что он не отвечает на ее любовь так, как ей хотелось бы. Двадцать шестого февраля она написала: «Я заявила, что отправляюсь спать — но как только слуги ушли, я снова поднялась, оделась и направилась к дверям библиотеки: ждать тебя. Там я простояла два часа на сквозняке; была уже полночь, когда я вернулась, переполненная печалью, в постель, где провела благодаря тебе пятую ночь без сна»{584}. Она не могла даже искать утешения в разговорах с Гриммом, так как тот болел лихорадкой.

Вероятно, Потемкин вел искусную игру, пока его положение не укрепилось. Через тридцать шесть часов после той ужасной для императрицы ночи Потемкин написал ей, попросив сделать его генералом и ее личным адъютантом. Он не мог вынести мысли, что его считают «менее достойным», чем другие, и хотел, чтобы его «сомнения были разрешены присвоением титула генерал-адъютанта Вашего императорского величества»{585}. Екатерина была довольна, что Потемкин считает возможным обратиться к ней с откровенной просьбой, и сразу же приказала выпустить необходимый эдикт. В этот день они с Потемкиным встретились в бане (русская баня находилась в цокольном этаже Зимнего дворца), которая стала регулярным местом их свиданий. Для них была приготовлена еда, и Екатерина предупредила Потемкина, чтобы тот ничего не уносил — дабы никто не узнал их секрет.

В своем «Искреннем признании» Екатерина с удовольствием унижала Васильчикова, сообщив Потемкину, что каждая ласка молодого человека заставляла ее плакать. Он, очевидно, также умел месяцами дуться. Но она не позволяла ревнивому Потемкину плохо говорить о Григории Орлове, к которому сохранила расположение и уважение. А Орлов, по ее словам, всегда хорошо отзывался о Потемкине. Она оставалась постоянно расположенной ко всем пяти братьям. «Он любит тебя, и они мои друзья, я не расстанусь с ними. Это тебе предостережение. Если ты понимаешь, что для тебя хорошо, ты примешь его»{586}. И все-таки, несмотря на глубину долгих отношений с Григорием Орловым и более раннюю привязанность к Станиславу Понятовскому, Екатерина полюбила Григория Потемкина так, что это стало новостью для нее самой:

«Чтобы сохранять рассудок подле тебя, мне приходится закрывать глаза — иначе впору сказать то, что я всегда считала смешным: «Мой взгляд пленяется тобой». Выражение, которое я использовала — глупо, неправдоподобно и неестественно. Но, как я ныне вижу, не надуманно. Мои глаза бессмысленно останавливаются на тебе, ни одно рассуждение не проникает ко мне в голову, и Бог ведает, как глупа я становлюсь. Мне нужно побыть с тобой хотя бы три дня, если это возможно, — чтобы остудить голову и прийти в себя. Иначе тебе вскоре наскучит быть со мной. Я очень, очень сердита на себя, и ворчу, и пытаюсь как умею образумиться»{587}.

Потемкину удостоверился в своем назначении генерал-адъютантом императрицы в субботу, 1 марта. Екатерина назначила его своим сопровождающим при посещении Бриллиантового Зала — комнаты в своих апартаментах в Зимнем дворце, где хранились императорские драгоценности, — чтобы он мог лично поблагодарить ее. В тот же день она сообщила ему в письме, что Алексей Орлов (война имела сезонную активность, так что зимой он снова был при дворе) в веселой и дружеской манере попросил ее ответить «да или нет» по поводу любви{588}. Затем он сказал ей, что знает об их встречах в бане, потому что замечает в них необычайное сияние последние четыре дня. В том же письме Екатерина пожаловалась на «скучного и душного» Васильчикова, который, хотя он теперь и лишний, и не востребован — будучи отправлен на пенсию со щедрой ежегодной суммой, поместьями и домом в Петербурге с необходимым фарфором, скатертями и серебряными приборами, — не хочет покидать императрицу. Стремясь не устраивать сцен, Екатерина предложила, чтобы Потемкин попросил Панина найти третье лицо, которое уговорило бы Васильчикова уйти в свободное плавание. Похоже, со временем он принял намек к сведению.

Потемкин немедленно вник в политические и административные дела государства, давая советы по поводу войны и пугачевского мятежа. Он был политиком от природы, как и она, и их бесконечные беседы легко переходили от любовных тем на государственные вопросы через смех, литературу и философию — и обратно к сексу. Одним из огромных подарков для Екатерины в натуре Потемкина было то, что он умел заставить ее смеяться и часами развлекал ее. Он хотел «славы» — так же, как и она — для империи, для императрицы и для себя. Когда Потемкина назначили генерал-адъютантом, сэр Роберт Ганнинг быстро осознал важность его появления и сообщил графу Суффолку четвертого марта:

«Нарисовалась новая картина, которая, по-моему, заслуживает большего внимания, чем любая другая с начала