Сама императрица пребывала в расцвете сил, ее привлекательность усиливалась благодаря величавости, которая проявлялась в осанке, из-за чего она казалась выше, чем была на самом деле. У нее была хорошая кожа, яркие глаза, на четко очерченных губах почти постоянно играла улыбка, и несмотря на увеличивающуюся полноту, она сохраняла несколько выдающийся решительный подбородок. Обычно царица носила просторную одежду с широкими рукавами — и для удобства при работе, и для того, чтобы скрыть склонность к полноте. Она пудрила свои темные волосы и накладывала на щеки яркие пятна румян, как было принято у русских женщин того времени и круга.

Сначала Екатерину поразила сила собственного чувства к Потемкину. Ей нравилось думать о себе как об «одной из лучших голов Европы»{578}, но она не могла запретить себе посылать по нескольку безрассудных маленьких любовных записок каждый день — в основном по-русски, но иногда вперемешку с французскими фразами — своему дорогому, возлюбленному, бесценному брату, toton (французское слово для обозначения детского волчка, так как Потемкин находился в постоянном энергичном кружении), своему маленькому Грише, Гришеньке или даже Гришефишеньке. Потемкин сохранил большую часть этих писем и записок, в то время как Екатерина сжигала почти все, что он ей адресовал, так что сохранилась в основном односторонняя переписка. Впрочем, хорошо видно, что эта сторона представляет собою часть непрерывного диалога.

У пары непрерывно идет соревнование, кто больше любит. Екатерина постоянно утверждала, будто любит Потемкина сильнее, чем он ее — так как ему, похоже, постоянно требовалось подтверждение того, что она продолжает любить его и только его. Чувствительный и остро воспринимающий обиды, он был требовательным и ревнивым любовником, ревновавшим даже к тем, кто был у Екатерины до него. Чуть ли не в самом начале их взаимоотношений он стал укорять ее количеством предыдущих любовников, утверждая, что их было пятнадцать. Это побудило ее написать 21 февраля 1774 года «Искреннее признание»{579}, из которого ясно, что она действительно намеревалась своим письмом от предыдущего декабря вызвать Потемкина на откровенность, чтобы проверить утверждение графини Брюс (которую она фамильярно называет «Брюша»), что он влюблен в свою императрицу. И ей, очевидно, хотелось, чтобы это было так. Она называет его Героем или Рыцарем (по-русски «богатырь» — мифический герой средневековых русских эпических песен, защищавший древнюю Русь от ее врагов), подразумевая, вероятно, что считает себя и свою империю девицами в беде, нуждающимися в спасителе — рыцаре в сверкающих доспехах. Она отрицает число «пятнадцать» и перечисляет пятерых своих любовников — Сергей Салтыков («против желания»), Станислав Понятовский, Григорий Орлов, Александр Васильчиков («от безысходности») и теперь сам Потемкин. Екатерина также отмела все обвинения в распущенности и развращенности, к которым, по ее заявлению, у нее нет склонности, и изъявила уверенность, что если бы ей повезло иметь мужа, достойного любви, она осталась бы верной ему. Затем она легко призналась в главном: постоянной нужде в человеке, кого любила бы она и кто любил бы ее: «Беда в том, что мое сердце не желает ни на час оставаться без любви». Императрица открыла Потемкину, каким образом любовник может сохранить ее: проявляя к ней в равной степени дружбу и привязанность; продолжая любить ее — но при этом говоря ей правду.

Потребовалось несколько недель, чтобы полностью определилось положение Потемкина при дворе, а Васильчиков был объявлен лишним. 9 февраля Потемкин посетил официальный обед в Екатерининском дворце в Царском Селе. В тот же день Екатерина рассказала своей подруге мадам Бьельке о ситуации с Пугачевым и его бунтовщиками. В письме от предыдущего месяца она отрицала, что мятеж набирает обороты, признав только, что существуют банды разбойников с большой дороги, действующие в Оренбургской области, и что один из их вожаков объявляет себя то Петром III, то его представителем. Эти разбойники, сообщила она, повесили за последние три месяца более пятисот человек обоего пола и всех возрастов. Против них был выслан генерал-майор Карр, но он только сделал ситуацию еще хуже. Она послала на его место генерала Бибикова.

Екатерина считала башкир, населяющих Оренбургскую область, «ужасно неспокойным народом, занимающимся грабежами с сотворения мира»{580}, но заявляла, что она оптимистка и скоро все будет под контролем: «Вероятно, это вскоре придет к концу. У генерала Бибикова есть для того все необходимое. Скажу больше — все, что не имеет ни смысла, ни порядка, не может выжить, сталкиваясь с порядком и разумом»{581}.

Одной из многих сложностей, обусловленных волнениями, было то, что они нарушили связь между Петербургом и районом восстания, если не прервали ее полностью. Отчеты о происходящем должны были идти через Казань, так что полученная информация сразу же начала запаздывать более чем обычно. Армия Пугачева насчитывала теперь до десяти тысяч человек. В лагере мятежников он создал свой собственный «двор» по образу и подобию настоящего. Его «придворные» даже использовали те же имена, что звучали при дворе Екатерины. Так, человек по фамилии Шигаев, бывший хранителем медных денег (серебро Пугачев хранил лично), называл себя графом Воронцовым, один из военных предводителей Пугачева именовался графом Паниным, другой — графом Орловым, еще один — фельдмаршалом графом Чернышевым. Пугачев (или, скорее, его секретари — ибо, как вы помните, он не умел писать) издавал декреты («указы»), некоторые из которых были даже напечатаны. Печати — в том числе печать винокурни — использовались для придания документам дополнительной ложной достоверности.

Пугачев недавно бросил свою законную жену и детей в районе Дона и взял вторую жену, дочь яицкого казака Устинью Кузнецову. Она пользовалась всеми почестями императрицы при его «дворе». Женщины-казачки были назначены ее фрейлинами. Однако двоеженство не укрепило положения Пугачева в качестве Петра III, так как среди его сторонников было хорошо известно, что царь женат на узурпаторше Екатерине.

Последняя заверила мадам Бьельке, что генерал Бибиков постепенно восстанавливает контроль на землях вокруг Оренбурга и что четыре или пять негодяев были повешены. Твердо намереваясь показать превосходство русского правосудия над тем, что практикуется в других европейских странах, она прокомментировала: «Эти крайне редкие козни в тысячу раз более эффективны здесь, чем в тех местах, где людей вешают каждый день»{582}.

Императрица предоставила генералу Бибикову полномочия на создание в Казани Секретной комиссии — временного местного департамента Секретного отдела, а в марте написала ему, советуя быть осторожным в обращении с подозреваемыми мятежниками: