Мы дошли до подножия скал, которые начинались совсем не так резко, как я себе представляла, сидя в лагере посреди равнины. Давид пошёл дальше, огибая большие валуны и придерживаясь невидимой тропы, известной лишь ему одному, и я покорно последовала за ним, хотя ноги меня уже не слушались. Я устала, вымоталась и еле несла вперёд своё измученное тело. Он же наоборот — казался полным сил и мрачной решимости достигнуть своей цели. Куда он направлялся и для чего — я не представляла. Два кривых пика, охраняемые Стражами, остались в другой стороне, а сжимаемый им меч явно не свидетельствовал о развлекательной прогулке.

Плутая между каменными утёсами, мы всё выше поднимались в горы и всё безнадёжнее отдалялись от спасительного островка света. Я испугалась, что не смогу найти обратную дорогу, и, обернувшись через некоторое время, увидела далеко внизу тусклые огоньки костров, подобно крошечным звёздочкам рассыпанные лишь по одной половине овального небосвода. С каждой секундой их становилось всё меньше. Жизнь постепенно покидала лагерь — люди ощущали приближение ночи и спешили укрыться в тряпичных убежищах, хотя незримый колокол ещё не пробил отбой. И только я упорно шла вглубь чёрных скал, следуя за Стражем и наплевав на теоретическую опасность.

Развернувшись обратно к Давиду, я обнаружила его замершим возле дальнего утёса. Он словно ожидал меня, ведь за эти несколько мгновений вполне мог бы скрыться из виду, затерявшись между огромными валунами. И никогда в жизни я не нашла бы его снова.

—Давид!— я бросилась вперёд, боясь упустить такую возможность.

Но Страж не шелохнулся. Он застыл, подобно статуе из серого мрамора, всё ещё находясь ко мне спиной. Я замедлила шаг и нерешительно остановилась в нескольких метрах от него, пытаясь восстановить дыхание и опасаясь подойти ближе.

И лихорадочно соображая, что делать дальше.

Я нашла Стража из своих снов. Я смогла его догнать. Я стояла на расстоянии вытянутой руки. Но о чём говорить и как себя вести — совершенно не представляла. Все слова разом вылетели из головы, оставив её абсолютно пустой. Ни одна мысль не задерживалась, ни одна фраза не складывалась, и только сердце стучало так громко, что, казалось, Давид тоже его слышал.

На секунду я сомкнула пересохшие губы и всё-таки решилась:

—Давид, я…

В этот момент, заглушив слова, которые я так долго и мучительно подбирала, раздался звон колокола, обозначивший приход ночи. Я вздрогнула и вскинула лицо в направлении звука. Теперь я могла сказать точно, что его источник находился на одном из скрюченных пиков, поскольку сейчас они едва заметно вибрировали, словно гигантский камертон. Сердце сжалось от обиды, что наша встреча могла закончиться столь нелепо. Хотя, с другой стороны, никто не заставлял меня возвращаться. Один раз я уже бродила ночью, и ничего со мной не случилось, а Эмили находилась слишком далеко, чтобы неожиданно поймать меня за руку и отвести в лагерь. И я надеялась, что Давид тоже не станет этого делать.

Вернувшись мыслями к Стражу, я обнаружила, что тот стоял вполоборота, устремив взгляд к призрачному горизонту.

Да, это был он — человек, который мне снился. Но выглядел он иначе. Во сне Давид казался юным, хотя на суровом лице отчётливо виднелась печать пережитых страшных событий. А в этом времени ему было лет пятьдесят. Кожа на щеках огрубела и чуть одрябла; морщины собрались возле век, носа и пересекали лоб глубокими складками; чёрные волосы, раньше достигавшие плеч, теперь покрывали голову равномерным ёжиком и серебрились на висках. И лишь глаза казались прежними — бездонными, чёрными и по-юношески блестевшими из-под нависших надбровных дуг. Их не смогли изменить даже тысячи лет, ведь глаза являлись зеркалом души, а душа Стража из жизни в жизнь и из века в век оставалась прежней. Той, которую я любила.

Давид слегка ссутулился, устало опустив широкие плечи. На них слишком долгое время лежал груз ответственности и понимания, что где-то далеко его нормальная жизнь протекала на больничной койке среди капельниц и медицинских приборов. И кто-то родной делал всё, чтобы его вернуть. Только это было невозможно — Страж являлся пленником, запертым в каменной клетке, и не мог из неё вырваться. Он сосредоточенно и чуть нахмурившись вглядывался вдаль, как тогда, в голубом зеркале Тьмы, и я увидела в его глазах старую горечь и тоску. Давид давно смирился со своей участью, но его душа по-прежнему рвалась обратно под голубое небо, которое никогда не появится в этом мире…

Какое-то время мы ещё стояли, замерев каждый в своей позе. Я — смотря на него. А Страж — разглядывая серый горизонт. Но, наконец, ему надоело делать вид, что меня здесь не было. Он медленно опустил голову, прикрыл глаза и произнёс одно единственное слово, от которого перевернулся весь мой мир:

—Уходи.

Смысл доходил до меня долго и мучительно. Давид просто не мог такое сказать, ведь наши жизни были связаны на протяжении тысячелетий. Ведь он должен был помнить это так же, как и я…

Неужели он не хотел вспоминать?

—Что?— с трудом прохрипела я.

—Зря ты пошла за мной,— Давид жёстко и холодно на меня посмотрел, и его взгляд пронзил, словно лезвие меча, не тронув плоть, но разрубив душу на множество частей.— Тебе нельзя здесь находиться. Это опасно.

—Но я…

—Уходи!

Его рык эхом прокатился по гладким каменным утёсам, покоробив их до самых основ. Я невольно сделала шаг назад. Мне захотелось разреветься, как в детстве, когда на меня ругался отец, но я сдержалась, гордо вскинув голову и не позволив навернувшимся на глаза слезам вылиться наружу.

—Пожалуйста, не гони меня,— прошептала я.— Неужели ты не помнишь? Я ведь тебя люблю…

Эти нелепые и неловкие слова вырвались сами собой, но они отражали именно те чувства и эмоции, которые я сейчас испытывала. Однако Давид лишь разочарованно и устало покачал головой в ответ:

—Оставь меня в покое.

Словно в бреду, я наблюдала, как Страж развернулся и направился дальше вглубь ощетинившихся горных хребтов, больше не удостоив меня ни взглядом, ни словом.

—Давид, не уходи! Пожалуйста…

Но он снова сделал вид, что не слышал.

Страж не хотел вспоминать.

Я была ему не нужна…

Жгучее желание снова бежать за ним боролось с разочарованием и гордостью. Сколько можно было бегать? Несмотря на то, что я безумно любила Давида и больше никогда не смогу забыть, я должна была его отпустить. Всё, что могла, я уже сделала, а превращаться в навязчивую тень, умолять принять меня или хотя бы обратить внимание, я не собиралась…

Теперь я стояла в одиночестве и в полной темноте среди обступивших со всех сторон каменных чудовищ. Но они меня больше не волновали, как не волновало и то, что я не смогу найти обратную дорогу. Гораздо сильнее я боялась никогда не увидеть Давида снова…

По щекам потекли предательские слёзы, и я дала им волю, ведь здесь мне некого было стыдиться. Я рыдала, согнувшись пополам и обхватив себя руками, словно он ударил меня в диафрагму, словно он нанёс мне смертельную рану и оставил умирать в этих безмолвных скалах. Тёмным Воинам не требовалось разрезать моё тело на части — Страж одним словом попал в самое сердце, которое холодело с каждой секундой, совершая удары всё реже и реже. Он одним взглядом оборвал все мои надежды и тысячелетнюю память бессмертной души.