— Как насчет обеда в «Седле» в Раунд-Хилле? Чтобы люди привыкали видеть в нас пару.

— Хорошо. Завтра?

— Нет, завтра у меня дела в Далласе.

— Сбор материала для книги?

— Да. — Печально. Конечно, наши отношения только-только завязались, а я уже солгал. Мне это не нравилось, но другого выхода я не видел. Что же касалось будущего… Сейчас я отказывался о нем думать. Потому что тоже светился изнутри. — Во вторник?

— Да. И… Джордж?

— Что?

— Мы должны найти способ продолжить.

Я улыбнулся.

— Любовь способ найдет.

— Я думаю, это, скорее, похоть.

— Может, и то и другое.

— Ты такой милый, Джордж Амберсон.

Господи, имя — и то ложь.

— Я расскажу тебе о Джонни и обо мне. Когда смогу. И если ты захочешь слушать.

— Я захочу. — Я полагал, что должен. Если у нас все сложится, мне требовалось понять. Насчет нее. Насчет швабры. — Когда ты будешь готова.

— Как говорит наша высокоуважаемая директриса, ученики — это сложно, но оно того стоит.

Я рассмеялся.

Сейди затушила сигарету.

— Вот еще о чем я думаю. Миз Мими одобрила бы наши отношения?

— Я в этом уверен.

— И я так думаю. Будь осторожен на дороге, дорогой мой. И это тебе лучше взять с собой. — Она указала на бумажный пакетик из «Аптеки Кайлина». Он лежал на комоде. — Если ко мне заглянет любопытная гостья, которая после пи-пи проверит содержимое аптечного шкафчика, придется многое объяснять.

— Дельная мысль.

— Но пусть они всегда будут под рукой, милый.

И она мне подмигнула.

По пути домой я думал об этих презервативах. Марка «Троян»… ребристые для ее удовольствия, как написано на упаковке. Дама больше не располагала диафрагмой (хотя я полагал, что она может купить новую в следующую поездку в Даллас), а противозачаточные таблетки получат широкое распространение только через год-два. Но и тогда врачи будут выписывать их с осторожностью, если я правильно помнил то, чему меня учили на курсе «Современной социологии». Так что пока «трояны» оставались единственным вариантом. Я надевал их не для ее удовольствия, а с тем, чтобы она не забеременела. Забавно, если вспомнить, что до моего появления на свет оставалось пятнадцать лет.

С этим будущим сплошная путаница.

Следующим вечером я вновь посетил магазин Молчаливого Майка. На двери висела табличка «ЗАКРЫТО», и создавалось впечатление, что в магазине никого нет, но я постучал, и мой приятель-электронщик впустил меня.

— Вы как часы, мистер Доу, как часы. Давайте поглядим, что вы скажете. Лично я думаю, что прыгнул выше головы.

Я стоял у стеклянного стенда с транзисторными радиоприемниками и ждал его возвращения из подсобки. Он вышел оттуда, держа по лампе в каждой руке. С засаленными абажурами, словно за них слишком часто хватались грязными пальцами. От основания одной откололся кусок, и на прилавке она выглядела как Пизанская падающая лампа. Я заверил его, что смотрятся они идеально. Он улыбнулся и поставил рядом с лампами две коробки с магнитофонами, а также мешочек с завязками, в котором лежало несколько мотков провода, очень тонкого, практически невидимого.

— Консультация нужна?

— Думаю, я все понял. — Я положил на стол пять двадцаток. Меня тронуло, когда он отодвинул одну ко мне.

— Мы договаривались на сто восемьдесят.

— Еще двадцатка, чтобы вы забыли о том, что когда-либо видели меня.

Он обдумал мои слова, потом положил большой палец на отдельно лежащую двадцатку и пододвинул к ее зеленым подружкам.

— Я уже забыл, буду считать, что эти деньги — чаевые.

Когда он укладывал мои покупки в большой бумажный пакет, я из любопытства задал ему вопрос.

— Кеннеди? Я за него не голосовал, но претензий к нему у меня нет, если он не будет получать приказы от папы. Стране нужен кто-то молодой. Это же новое время, так?

— Если он приедет в Даллас, как думаете, с ним ничего не случится?

— Вероятно, нет. Хотя я бы не зарекался. Знаете, по-хорошему, я бы на его месте держался севернее линии Мейсона — Диксона[118].

Я улыбнулся.

— Где все спокойно, все светло[119]?

Молчаливый Майк (Святой Майк) отмахнулся:

— Не начинайте.

В учительской на первом этаже на стене у двери висела полка с ячейками для почтовой корреспонденции и школьных объявлений. Во вторник утром я обнаружил в своей ячейке маленький конверт.

Дорогой Джордж!

Если ты по-прежнему хочешь пригласить меня на обед, пусть это будет в пять часов, потому что мне надо быть в школе с самого утра на этой неделе и на следующей, готовясь к осенней книжной распродаже. Возможно, мы сможем вернуться ко мне на десерт.

Я купила торт, если ты захочешь кусочек.

Сейди.

— Над чем смеешься, Амберсон? — спросил Дэнни Лаверти. Он правил контрольные работы, глядя на них пустыми глазами, что свидетельствовало о похмелье. — Расскажи, смех мне не повредит.

— Нет, — покачал я головой. — Это личное. Ты не поймешь.

Но мы все понимали; торт стал у нас кодовым словом, и в ту осень мы наелись им вволю.

Мы не афишировали наши встречи, однако, разумеется, нашлись люди, которые видели, что происходит. Сплетни наверняка циркулировали, но до скандала дело не дошло. Жители маленьких городов обычно не злые. Они знали ситуацию Сейди, хотя бы в общих чертах, соглашались с тем, что мы должны держать наши чувства в секрете, хотя бы какое-то время. Она никогда не приходила в мой дом — это вызвало бы ненужные разговоры. Я никогда не оставался у нее позже десяти вечера — мои задержки могли стать еще одной причиной тех самых разговоров. И я никак не мог поставить свой «санлайнер» в гараж Сейди: ее «фольксваген-жук», пусть и маленький, заполнял его чуть ли не полностью. Да и при любом раскладе кто-нибудь обязательно бы узнал. В маленьких городах знают все.