«Я смогу! Мне удастся! Еще чуть-чуть… еще немного…»

Китти уже почти-почти ощущала пальцами шершавую поверхность водостока…

И тут произошло то, чего она никак не могла предугадать.

Дом вздрогнул.

Китти вскрикнула и соскользнула с карниза.

***

Кашель зародился в глубине легких, прошел через гортань, словно по трубе, и вырвался наружу.

Миссис Браун поднесла к губам платок, и он тут же покрылся густой зеленой слизью, в которой проглядывали крошечные изумрудные искорки.

Слегка пошатываясь, бабушка Китти медленно двинулась в свою комнату.

«Проклятая Тирс и проклятые мальчишки! – думала она. – Если пленница сбежит или с ней что-нибудь случится, все надежды пойдут прахом. Я не могу ее упустить… она так важна! Но Тирс этого не объяснить. И никому не объяснить. Пусть и дальше думают, что я всего лишь помогаю Праматери плодиться…»

Проходя мимо комнаты внучки, миссис Браун услышала металлический стук, раздавшийся из-за двери.

– Что это ты там вытворяешь?! – прикрикнула она и залилась очередным приступом кашля.

По ногам миссис Браун прошлось легкое дуновение сквозняка, вырвавшееся из щели над порогом.

– И окно закрой!

«Вот ведь неугомонная дрянь. Эх, если бы она только подходила! Все было бы давно закончено, если бы мерзавка оказалась той, кто мне нужен… И все же она привела Полли Трикк, эту льотомнскую дурочку…»

Вытирая платком не желающие останавливаться зеленые слезы, миссис Браун вошла в свою комнату. Все ее мысли сейчас были лишь об одном – о том моменте, когда семя прорастет в сердечный клубень и захватит Полли Трикк. Тогда настанет то, о чем она мечтала столько лет.

На стене у кровати висело темное от патины зеркало в овальной раме. Бросив на свое отражение быстрый взгляд, миссис Браун поморщилась и отвернулась.

Эта оболочка так устарела: бледная и сморщенная кожа, тяжелые веки, практически исчезнувшие губы, отвратительная седина, похожая на плесень… Так и хочется вонзить ногти в лицо и сорвать его. Как жаль, что она не может этого сделать… пока не может.

Миссис Браун поглядела на часы, стоящие на туалетном столике: уже скоро…

Достав из-под манжеты рукава ключ, она вставила его в замочную скважину на циферблате часов и сделала три оборота.

В комнате раздался щелчок, и, скрипнув на петлях, отворилась дверка потайного шкафчика, скрытая прежде за цветочной обивкой стены.

Миссис Браун достала из тайника небольшой прямоугольный футляр и ветхую потрепанную тетрадь в грубой кожаной обложке.

Опустившись на край кровати, она раскрыла тетрадь. Покрытые пятнами и бурыми потеками, страницы были сплошь исписаны; почерк ведшего записи человека выдавал в нем решительную и в то же время дотошную натуру. Темно-фиолетовые, почти черные строки вызвали в душе у миссис Браун едкое неприятное чувство. Тоска… горечь утраты…

То, что она испытывала к хозяину тетради, не померкло даже с годами. С нежностью миссис Браун погладила сухие страницы и словно на какое-то мимолетное мгновение прикоснулась к мистеру Карниворри, чего она никогда не позволяла себе, пока он был жив…

Насильно взяв себя в руки и уняв нежелательные сейчас эмоции, миссис Браун пробежала глазами знакомые строки. Записи чередовались с рисунками и схемами, кое-где булавками к страницам крепились сухие листья растений.

Рабочий дневник мистера Карниворри был не только самым ценным сокровищем миссис Браун, но также и тем, на что она возлагала большие надежды.

Хозяйка четырнадцатой квартиры часами могла изучать записи старого домовладельца, перечитывая описание его научных изысканий. Мистер Карниворри не был ботаником-морфологом – он ограничивался лишь рассуждениями, не решаясь проводить практические эксперименты по сечению растений, и они во всей своей многообразной красе оставались жить лишь в его голове. В голове и на страницах дневников.

Этот конкретный дневник был наполнен размышлениями на тему прививания и скрещивания видов, и в нем рассматривалось так называемое «сращивание».

Миссис Браун нашла страницу, заложенную тонкой зеленой закладкой-ляссе. Пальцы старухи задрожали, когда она перечитала уже, вероятно, в тысячный раз, заглавие: «Плющ Оддинга. Свойства и паразитирование».

Плющ этот был не таким уж и редким растением, и чтобы его отыскать, не нужно было ехать в какие-то джунгли – он во множестве рос в том же Сонн. Мистер Карниворри скрупулезно изучал его: его интересовали ярко выраженные паразитические свойства плюща Оддинга. Но особо его занимал вопрос, каким станет какой-либо представитель флоры, если привить ему определенные черты плюща-паразита, а именно – гаустории, отростки, которые цепляются к растению-жертве, после чего проникают внутрь его тканей.

Едва ли не треть дневника занимали рассуждения о том, как сделать паразитом непаразитирующее растение, но главное – там имелось подробное описание данного действия. Разумеется, все эти построения были сугубо теоретическими.

Вряд ли мистер Карниворри планировал воплотить подобный эксперимент в жизнь, но миссис Браун была решительно настроена сделать это за него. И более того – последние несколько лет именно этим она и занималась.

Любопытно, что сказали бы прочие жильцы дома № 12, узнай они о том, что она задумала. Вероятно, тут же подняли бы бунт. Шнаппер уже слишком близко подобрался к правде – он не оставлял своих попыток разоблачить ее, догадываясь, что с определенных пор размножение Праматери проходит не так, как проходило всегда.

На деле миссис Браун не заботили прочие дети Праматери, не заботило размножение. Ее интересовала лишь одна вещь – как изменить то, что она каждый день видела в зеркале. Ею завладела навязчивая идея: она должна вернуть себе молодость любой ценой.

Никто в доме не знал, отчего все те, кого она обращала, в ком взращивала семя Праматери, оказывались чахлыми и неполноценными. Каждый из тех, кого они со Шнаппером впоследствии селили в меблированных комнатах на границе с Гарью, не выдержал ее… прикосновения. Прикосновения ее гаусторий. Именно она делала из новообращенных «калек» – люди называют таких кататониками, но это не была кататония. Присосавшись к своей жертве, она забирала у нее жизненную силу – слишком много этой жизненной силы: гаустории плюща, которые она себе привила, были слишком агрессивными и вместо того, чтобы оплести сердечный клубень, они вгрызались в него.

Чувствуя, что очередной подопытный вот-вот умрет, миссис Браун всякий раз вовремя себя останавливала – зачем опустошать их полностью? Ее интересовало не убийство, но захват: оплести, срастись с жертвой, сделать ее, молодую и сильную, полную жизненных соков, частью себя. Или, вернее, себя – частью ее. Это и был рецепт миссис Браун по возвращению молодости.

Одной из первых жертв ее эксперимента стала Китти, но девчонке