— Чего, девчата, надо?

Не обремененная детскими иллюзиями, семейными преданиями, волнением перед возможным несовпадением фантазий и реальности, Швыркова первой, смело, без замирания сердца переступила через порог:

— Нам разрешили посмотреть квартиру… эта, как ее?.. бабка там, внизу.

— Смотри, коли разрешили. А мы, видишь, плитку отбиваем. На что ее только клали … такую? Не иначе, на яйцах цемент замешивали…

Прапрабабушкина квартира лежала в руинах. Пыль веков стояла столбом. Клочьями висели обои, повсюду громоздились мешки со старым паркетом и кусками штукатурки, но, как ни странно, разбитая и разгромленная, старинная квартира не вызывала чувства жалости. Руины были величественными. Внушали трепет. Кажется, праправнучка очутилась здесь очень даже вовремя! Если бы со всех сторон на нее смотрели «стенки», телевизоры, холодильники, на окнах с пальмообразными переплетами болтались тюлевые занавески, а с высоченных лепных потолков свисали дешевые люстры с плафончиками, она никогда не прониклась бы духом этой квартиры так, как сейчас.

На пороге гостиной, взволнованная уже совсем иначе, чем в первую минуту, — гордо взволнованная, она попыталась реконструировать прошлое и представить, как жили предки — личности, безусловно, немалогабаритные, несуетные, неординарные. Другими и не могли быть обитатели дома с такими массивными, высокими дверями, толстыми стенами, со сводчатым потолком в широком коридоре, с внушительного объема комнатами. Здесь читали толстые книги, музицировали, обедали всей семьей за овальным столом, неспешно беседовали за долгим вечерним чаем. Предкам повезло! В начале прошлого века, как уверяют философы, время текло медленно. Хотя и быстрее, чем в девятнадцатом. У барышень, знакомых по художественной литературе, всегда было чересчур много свободного времени — не зная, чем себя занять, бедняжки изливали душу в пространных письмах подругам, поверяли своим пухлым дневникам тайные мысли и чувства и вышивали за пяльцами. Крестиком или гладью. За двадцатый век обезумевшее время доускорялось до того, что нынешние барышни катастрофически не в ладах с ним.

— Таньк, уже шесть часов! Есть хочется до ужаса!

— Уже шесть?.. Пошли.

На первом этаже с нетерпением поджидала по-родственному улыбающаяся консьержка. Оказывается, она созвонилась с дочерью, и ее Светланка вспомнила, как в детстве лазила по деревьям вместе с Женей Орловой из седьмой квартиры. Светланка передавала Женечке огромный привет и просила узнать, как сложилась ее личная жизнь. Светланке не обломилось: лишенная такого предрассудка, как почтение к сединам, Швыркова резко перекрыла фонтан вопросов, похлопав по плечу тарахтящую консьержку:

— Скажи лучше, за сколько эти рыжие квартиру продали? Тысяч за триста, за четыреста? Почем здесь метр, не знаешь?

Обалдевшая старушенция застыла с открытым ртом. Пошла красными пятнами и, не без оснований разозлившись, смерила Анжелку ядовитым взглядом:

— Может, и знаю, да тебе не скажу. Все одно, у тебя порток не хватит, чтоб у нас квартиры покупать!

Швыркова, само собой, не осталась в долгу: передразнив ехидно сощурившуюся бабульку, отодвинула ее в сторону и походкой дочери Ротшильда направилась к выходу:

— Подумаешь, Версаль! Да я, если захочу, весь твой дом могу купить!

Округлившиеся глазки в растерянности уставились на другую девчонку.

— Извините, пожалуйста, Ольга Петровна! Спасибо вам большое, до свидания.

Возле подъезда свирепая крошка зло плевала на бумажные носовые платки и вытирала ими испачканные в побелке кроссовки.

— Прям удряпалась вся в этом чертовом доме! И эта еще дура старая! Чего я такого особенного спросила? Мы с матерью все время отцу как бы на мозги капаем, чтоб он в Москве квартиру купил. Я потому с тобой и пошла. Думала, может, твоя коммуналка продается. Место престижное, но ваще — барахло! Кто сейчас в таких домах живет? Теперь другое качество жизни. Вон, у Кристинки в доме — и фитнес, и бассейн, и супермаркет. Подземная парковка. Подъехал, кинул ключи охраннику — и привет! И квартира твоя дурацкая. Комнаты здоровые, а перепланировку не сделаешь. Если только все сломать.

Возражать Швырковой было абсолютно бессмысленно: спорить можно лишь с единомышленниками, по частным вопросам. Только где они, эти единомышленники? После Анжелкиных заявлений, как случалось уже не раз, собственные представления об окружающем мире показались наивными до смешного и со всей отчетливостью стало ясно очевидное: бабушкину квартиру, конечно же, купили никакие не хранители старины и не поклонники русского модерна, а обыкновенные швырковы анжелы и иже с ними. Публика со стандартным, каталожным мышлением, с другим качеством жизни, и, поскольку они уверены, что жизнь началась с их приходом, а прошлого не существует, им ничего не жалко. Древние стены они снесут, лепнину собьют, оконные переплеты вырвут с корнем. Не исключено, что какая-нибудь новоявленная мадам решит украсить свои апартаменты коринфскими колоннами или соорудит в гостиной с туманным окном-эркером «улетную» барную стойку.

— Таньк, давай быстрей! Через десять минут кино начинается! Представляешь, она в него влюбилась, а он ей оказался как бы родной брат! Чего теперь будет? Жуть!

Противно было не то что разговаривать, но даже идти рядом с Анжелкой, которая могла бы, если уж ей так не понравилась «твоя коммуналка», по крайней мере, тактично промолчать, однако она не пожелала молчать… Что ж, долг платежом красен!

— Сильно не переживай, Анжелк! Твоя Паула — приемная дочь. Благородным сеньорам Родригес ее подкинула горничная с соседней фазенды, которую полюбил богатый и знатный кабальеро. Дон Фернандо Поганец.

— Там как бы и не было никакой горничной? И этого… богатого?

По-дебильному вытянувшаяся физиономия доставила экс-квартирантке, окончательно утвердившейся в мысли наконец-то прервать свои мезальянсные отношения с нахалкой Швырковой и в ближайшую субботу уехать к Жеке, просто несказанное удовольствие.

— Горничная, Анжелк, буль-буль! Не в силах пережить разлуку с малюткой Паулой Хуанита утопилась в Амазонке. А Фернандо — в беспамятстве. Кабальеро безумно любил Хуаниту, но его родители, воспротивившись неравному браку, оболгали бедняжку. Потрясенный изменой возлюбленной, он умчался в горы. Горный воздух отрезвил Фернандо, он решил вернуться, чтобы поговорить с Хуанитой, но — надо же случиться такому несчастью! — загнанная лошадь оступилась, кабальеро ухнулся с Кордильеров и…

— Ой, не рассказывай дальше! Неинтересно будет! — Анжелка помчалась бегом. Что и требовалось доказать! Память предков была отомщена…

За дверью надрывался телефон.

— Небось, Сережка! Прям не даст кино посмотреть! Скажи ему, что меня как бы нет. Пусть через час перезвонит.

— С какой стати я должна его обманывать? Сама с ним и разбирайся.

Швыркова засела у телика с батоном «Брауншвейгской» колбасы и пакетом сока, а телефон зазвонил снова. Для застенчивого Сережки количества звонков было явно многовато, поэтому, несмотря на волчий аппетит, пришлось убавить газ под кастрюлькой с закипающими пельменями.

— Алло! Слушаю.

— Танюшечка, это я.

Внутри