Когда же пожерто будет мертвенное жизнью, когда явится суша, на которую пожерший изблевает кит Иону, тогда стены града сего созиждутся, тогда горы возрадуются и взыграют каплющие сладость, восскачут вверх тельцы и встанет на ноги свои весь сонм людей, как писано: «Касающийся вас касается зеницы ока моего». «Ты, воскресши, ущедришь Сиона…» «Умертвил Самсон при смерти своей многих…»

А что называем крылатых волов сплетнями, и приточник тем же их именует. «Не без причины пернатым сети простираются». Но когда сия сеть влачит за собою причину, то уже она и не пустая сплетня.

Афанасий. Бросим сети со сплетнями. Скажи мне, для чего Бог изображается колесом?

Яков. Сей твой вопрос воняет афинейскими плетениями. Он начинает все – не начинается, тем есть начало; не может быть началом ничто, если прежде того было что-либо. То одно есть истинное начало, что все предваряет и само ничем не предваряемо. Один только Бог есть родное начало, что все предваряет. Он все предваряет и после всего остается, чего ни о чем другом уже сказать не можно.

«Остатки младенцам». «Покроет тебя Божие начало» (Второзаконие). Вот кольцо и венец вечного, венчающего тебя милостию! Сие истинное начало образуется и всем тем, что походило на начало, например, главою: «Мудрого очи его во главе его».

То ж источником: «Источник запечатлен…»

Коренем: «Корень премудрости кому открылся?» Зерном: «Семя есть слово Божие». Востоком: «Восток имя ему». Сердцем: «Вода глубока – совет в сердце мужа». «Я сплю, а сердце мое бдит» (Песнь песней). Деревом плодовитым: «Древо жизни посреди рая». Устами: «Не отемнели очи его, не истлели уста его».

Сюда принадлежат облако, искра, отец, мать и проч.

Афанасий. Для чего же сие начало образуется змием?

Яков. Для того, что змий в кольцо свивается, притом и острый взор имеет, как свидетельствует имя его дракон, то есть прозорливый. δέρϰων – значит видящий, a δράϰον – будущий видеть. Око есть правитель делу. Оно в животном есть то, что солнце (есть) в мире, что драгоценные камни в земле. Притом змий свивает такой свиток, что, не узнав ока, не узнаем намерения. Библия есть точный змий; из множества таковых образов сплетается история, будто корзинка или коробочка, вмещающая снисхождение невместимого, похожа на перлову мать, показывающую извне ничтожную жидкость, но внутри как зеницу ока соблюдающую дражайше сияние жемчужного шарика: «Мать его соблюдает все слова сии в сердце своем».

Ковчег завета окован всюду золотом. По наружности кажется что-то человеческое, но внутри жилище Духа Святого. «Преславное говорилось в тебе, град Божий». «Есть тело душевное, и есть тело духовное». «Золото же земли оной доброе…»

Мне кажется, Библия похожа на дом премилосердного и пребогатого Господина, стоящий в пустынях на пути под видом гостиницы, даровой для путников. Сие он вздумал, дабы приблизить честь свою к подлости[157] для некоторого с нею обращения. Господин из тайных своих горниц видел вольные поступки, слышал разговоры всех без разбору угощаемых, избирал себе в дружбу из прохожих, кто бы он ни был, если понравился. А после обыкновенной щедроты делал особливой милости своей вечными участниками. На лице гостиницы написано было: «Все войдут, но не все будут», «Все насытятся, не все насладятся». Сия надпись иным чудна, множайшим казалась смешна. Если таков был Авраам, то и не дивно, что сделал историческим плетением воплощаемые Божии премудрости. Прилично Богу образоваться дорогими камнями, но не меньше сего достойная благодарность Иова, целомудрие Иосифово, ревность Илии, чистота Сусанны, кротость Давида, правда и вера Авраама. А как в розах, лилиях, нарциссах благовонность по доброте одна, разная по вкусу, так сия разновидная сила Божия, таящаяся в избранных его наподобие золота и дорогих камней, довольно заслужила, дабы имена любезнейших человеков и дела их, будто корзинками и кошельками были вседражайшего существа вечного, царствовавшего в одушевленной их плоти. И подлинно сила терпения похожа на адамант, целомудренная чистота – на прозрачную зелень смарагда, вера и любовь Божия – на огненный анфракс. И не напрасно Иезекииль говорит, что руки их исполнены очей. Самые мелочные их действия, будто отломки зеркала, целое лицо Божие изображают, например: «Гнали даже до пределов», «Варак гонящий вслед колесниц его…», «Постигните остаток их…», «Взойдет наипаче над градом, как столб дыма…», «Взойдет скончание града до небес…», «Взял (Авраам телку) и разделил…», «Ударила Юдифь в шею его дважды…», «Простер Иисус руку свою с копьем на град…»

Самая их легонькая сень, будто маленькое крылышко, кроет под собой вечного; и точную правду сказал Иезекииль, что сии животные не имеют хребта. Хребет есть Божий. Одно только лицо их есть собственное, а за лицом следует станок и засада Божия в целом сем Божием граде: «Иисус же и весь Израиль увидели, как взяли засады град и как восходит дым града до небес…» (Навин, гл. 8).

Афанасий. Почему ж они шестикрылые?

Яков. Думаю потому, что в шестодневстве бытейском заключалася вся вещественного мира сего тленная природа, и когда суббота есть селение мира и света, тогда рабочие дни суть место мятежа и тьмы. «Шестижды от бед избавит тебя (Иову говорится), в седьмом же не коснется тебя зло» (гл. 5).

И как трудные дни завесою суть, завесою сладчайшего упокоения преблагословенной субботы, так шестикрылая сих животных сень, тленным лицом закрыв, ведет за собою вечного. «Положил тьму на тайну свою…», «Се сей стоит за стеною нашей…», «Благословил Бог день седьмой…», «Господь же благословил последнее Иова…», «Ниже хребтов их и была высота их…» (Иезекииль, гл. 1). «По высоте твоей умножил ты сынов человеческих…»

Размерь ковчег, разбери скинию и увидишь, что и там, и везде высота и широта нечеловеческая. «Да возможете разуметь то, что широта и долгота, и глубина, и высота…» (К эфесианам, гл. 3). «Ниже хребтов их была высота их».

Афанасий. Мне кажется, нельзя быть приличнее богообразной тени, как око. Зеница в оке есть центр кольца и будто кольцо в кольце. Она есть источник света, а без нее везде все тьма.

Сия дражайшая речь достойна быть образом Вышнего. Тут мне вспомнилось, что наш Ермолай часто сам себе поет оду: «Свет блистания твоего во свете языков изойдет и возгласит бездна с весельем…» Без сомнения, тьма образов есть бездна.

Яков. Конечно, циркуль есть начальная фигура, отец квадратов, треугольников и других бесчисленных. Но однако ж и самая окружность зависит от своего центра, предваряемая оным. И примечания достойное, что циркульный пункт самая крошечная фигурка, умаленнее макового зерна и песчинки, – родитель есть плотных и дебелых фигур с их машинами огромными, И когда отстоль маленькой, вида не имущей и почти ничтожной точки породилися корабли с городскими стенами, хоромами, мостами, башнями, пирамидами, колоссами, лабиринтами… то для чего не могло из тайной бездны вечных недр своих породить все бесчисленное мирских машин число? Оное всякий пункт предваряющее безначальное невидимое начало центр свой везде окружности нигде не имущее, и здесь непрерывным тварей рождением свидетельствующее о безлетном своем пребывании.