в душе у Скротского осела досада и недовольство своим неопределенным местом в треугольнике. Они шли по слабо освещенным дворам. Со скамеек, как из темных закутков, доносились голоса. Каждый из приятелей думал, что мог бы еще провести время с подругой, если бы не было второго. И они надеялись, что скоро она назовет имя лишнего.

Проходя мимо очередного дома, увидали, как к ним от компании ребят направились трое. Светильник у подъезда осветил их. Один был кряжистый, в широких штанах, с широкими плечами, пострижен под ноль. Второй – согнутый, как от боли в печени, с чубчиком, свисающим на глаза. Третий – узкозадый и длиннорукий, с короткими волосами и слишком заметными большими ушами. Первый скривил губы, расстегнул на цветной рубашке пуговицы:

– Ну, че, пешеходы, закурим, что ли? – И сунул руки в карманы.

Скротский насторожился. Все трое не понравились ему. Их ухмылки были неприятны. Он никогда не курил и потому чуть отступил и молча указал на Бориса. У того из кармана рубахи торчала пачка с сигаретами.

Борис неторопливо вынул ее, привычным движением вытряхнул три сигареты и протянул парням. Но не успел моргнуть глазом, как парень с большими ушами издевательски хихикнул и выхватил у него из рук всю пачку. Продолжая хихикать, сунул в карман своей легкой спортивной куртки:

– Спасибо, кролик, давай еще!

Борис на миг опешил:

– Ты чего? Верни!

– Не парься, кролик, перебьешься!

У Бориса кровь ударила в лицо. Стерпеть унижение в присутствии Скротского он не мог, ибо завтра от Вадима об этом непременно узнала бы подруга. Только не это.

Борис нагнул голову и тараном пошел на обидчика. Но ушастый, не раздумывая, ударил. Борис в ответ начал беспорядочно гвоздить того. И тут его окружили, и удары посыпались со всех сторон. Борис не успевал увертываться, чувствуя соленую кровь на рассеченных губах. Ребра стонали от ударов, в ушах звенело. Но он не отступал.

Скротский мелкими шажками торопливо попятился, отступая все дальше от начавшейся схватки. Безусловно, если бы он кинулся на выручку Борису, все приняло бы другой оборот. Вдвоем было бы легче. Но этого не произошло, ибо Скротский не собирался помогать сопернику. Он в душе был рад, что чужие кулаки делают полезное для него дело. И когда ушастый выхватил нож, Вадим отодвинулся еще дальше в темноту. Попросту умывал руки.

Лезвие ножа мрачно мелькнуло из-за бедра ушастого, ударило Бориса в живот. Тот на мгновение удивленно замер и медленно, с ребячьим недоумением на лице повалился на бок.

Скротский стремительно сорвался с места и пустился наутек. До своего дома бежал без оглядки, будто ошпаренный, не разбирал дороги и чувствовал, как сердце выскакивало из груди. Мелькали окна, светильники, дворы, улицы. Все перемешалось перед глазами. Остановился у подъезда.

Черная дверь в полумраке заставила вздрогнуть. Ключ от кодового замка долго не нащупывался в кармане. Вадим попробовал на домофоне набрать номер квартиры, но пальцы тыкали в другие цифры, и никто не отвечал.

Руки и ноги дрожали, в области почек сильно кольнуло, будто в них воткнулось острие ножа, ударившего Бориса. От бессилия и ужаса Вадим застонал и зарычал, испуганно оборачиваясь назад, проверяя, не было ли погони.

Наконец пальцы в уголке кармана ухватили пятачок ключа. Он торопливо выхватил его и прижал к замку. Раздавшийся писк обрадовал. Рванул дверь на себя, юркнул в подъезд. Стук зубов отдавался в голове. Колени продолжала лихорадить дрожь. Проскочил по лестничному маршу к своей квартире. Воровски, с оглядкой щелкнул замком и просочился, как таракан, в дверную щель.

Свет не включал. На цыпочках прокрался к себе в комнату. Беззвучно разделся и невесомой тенью юркнул под одеяло. На сердце была тяжесть. Страх, что за ним могли проследить, сковывал Скротского. Он старательно отгонял эти мысли, но они долго не давали уснуть.

Ночью Вадим часто просыпался и прислушивался к шумам за окном.

Утром поднялся разбитым. Не выспался. Плохо соображал. Двигался медленно и вяло. В голове занозой торчала мысль, что девушка непременно узнает о его трусливом бегстве, узнает от Бориса, если тот остался жив. Вадим не хотел ни того ни другого. Он скрипел зубами, пугаясь своего желания: никогда больше не видеть Бориса.

Поискал ногами тапки, не нашел и пошаркал в ванную босиком. В зеркале увидал свое растерянное лицо и вздрогнул, когда за спиной возникла незнакомая прямая фигура Прондопула. Расплывчатый взгляд приковал к себе. А над ухом прозвучало:

– Можешь порадоваться. Его больше нет.

Вадим дернулся и обернулся, но за спиной – никого. И в зеркале только собственный голый торс с черным налетом волос на груди, бедра, обтянутые желтыми трусами, и длинные волосатые ноги. Фу ты. Жаркий пот выступил под мышками. Почудилось. Ум за разум заходит. Похоже, страх бессонной ночи не отпускал до сих пор. А голос? Но, может, это он сам произнес или подумал? Да, видно, подумал и произнес. Уж так хотелось, чтобы это стало реальностью. Вадим вздохнул: к сожалению, ничего неизвестно.

Он нагнулся над раковиной, плеснул в лицо водой, еще и еще. Потом вытерся полотенцем и оторопел, вновь наткнувшись в зеркале на отражение того же незнакомого лица и того же взгляда. Содрогнулся от жесткого голоса у затылка.

– Все давно известно! Он мертв, – повторил Прондопул.

Новая волна подкинула Вадима. Он крутнулся на месте, но сзади снова – никого. Ему стало душно, как будто он угодил в парную. Замкнутое пространство ванной комнаты стиснуло. Скротский толкнул дверь и выбежал в прихожую.

Но в дверном проеме комнаты застыл как вкопанный: в кресле у окна спокойно сидел архидем. Сине-черный костюм, кончик носового платка из кармана, кроваво-вишневый галстук-бабочка. Вадим от изумления стал зевать, словно рыба, выброшенная из воды. Руки и ноги внезапно онемели. Но взглядом уловил, что дубовый письменный стол у стены стал кроваво-красным. Недавно еще синие шторы были плотно задернуты и отливали теперь цветом крови. И кровать со смятой прежде белой простынею имела красный оттенок. И зеленые обои на стенах покраснели.

А знакомый уже голос отчетливо выговорил:

– Да, да. Бориса больше нет среди живых. У тебя не стало соперника. Все произошло, как ты хотел.

– Я не хотел, – испуганно поперхнулся Вадим, путаясь в мыслях и пугаясь, что его тайные мысли известны еще кому-то.

– Со мной ты можешь быть откровенным, не бойся своих мыслей, – успокоил Прондопул. – Я знаю о тебе все.

Скротскому стало некомфортно оттого, что кто-то еще мог знать о нем все. Ведь иногда некоторые его поступки походили больше на проступки. Он собрался с духом, чтобы выяснить,