всему театру. Спереди они были шикарными, из кабинетов начальства, а сзади – пластмассовые из буфета. Валю с Викой усадили на лучшие места первого ряда, и было странно сидеть в креслах в фойе театра, а не в зале. Да ещё с большими заламинированными номерами на палках, и Вика шепнула, что эти штуки поднимают, когда хотят что-то купить.

– Глазам не верю! Какое соседство! – воскликнул седой толстячок, занимавший кресло сзади Вали, приобняв очень молодую и сильно беременную блондинку.

– Наша гордость! – кивнул здоровенный бычара в ярко-полосатом костюме, усаживаясь в кресло справа от Вали. – Вблизи ещё красивше!

– Что-то наметили купить? – поинтересовалась дама в россыпи драгоценных камней на груди, сидящая слева от Вики.

– Ещё не знаю, – замялась Валя.

Бычара обернулся к седому, видимо, в продолжение беседы:

– Ходку в президенты чисто советуют. Ценник приемлемый. Брынцал вон пойдёт.

– Я и сам думал, но не могу, жена рожает, – хвастливо ответил седой, и Валя ужаснулась, что с ним жена, а не внучка. – Да и на подписях тебя отфильтруют, как Мавроди, только бабло спалишь на политтехнологов.

– Зюган нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждёшь, – продолжил бычара. – А Гриша твой, фраерок, ещё в затопленной шахте яйца отморозил. На хрен России безъяйцовщина?

– Зюганов никогда не был руководителем: или заместителем, или инструктором, – а Гриша хоть работал в Госкомтруде, – заспорил седой. – И несколько месяцев вице-премьерил при Силаеве.

– Чё за правительство было при Силаеве?! Не правительство, а цирк с конями! Сам туда мешками заносил, – усмехнулся бычара.

Тут заиграла музыка, к трибуне вышел ведущий аукциона в бабочке, а с двух сторон от него встали два известных артиста.

– Дамы и господа! Сегодня уникальный аукцион! От нас ушёл великий артист Алексей Вильгельмов, – объявил аукционист. – И мы решили создать фонд его имени и построить дом, посвящённый творчеству мэтра. Вести аукцион мне помогут его соратники – народный артист Леонид Похмелов и народный артист Симон Трубецкой!

Народные артисты склонили на грудь оплывшие подбородки, фойе зааплодировало, фотоаппараты защёлкали.

– Первый лот – бюст композитора Баха работы скульптора Миграняна, – объявил аукционист.

Два охранника в строгих костюмах, с витыми проводами в ушах, так называемой «лапшой», вынесли и водрузили на демонстрационный столик увесистый вычурный бюст. Он представлял собой авангардистскую гору чугунных завитушек, из которой пялились два безумных чугунных глаза.

– Не могу сказать, что Лексей Лексеич любил классическую музыку, он под неё засыпал, – начал Трубецкой.

– Про Баха тоже не скажу, а про Фейербаха была история, – вступил Похмелов. – Раньше в вузах изучали марксизм-ленинизм, в том числе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» Энгельса. И вот в театре Станиславского идёт спектакль Шатрова «Шестое июля». К Ленину вбегает Чичерин и должен закричать: «Убили Мирбаха!» А актёр, игравший Чичерина, перепутал и орёт: «Убили Фейербаха!» Пауза, зал замер. И тут артист, игравший Ленина, задумчиво говорит: «Всё! Конец немецкой классической философии!..»

Фойе зааплодировало. Трубецкой умело остановил овацию рукой и добавил:

– В каждой труппе полагалось иметь артиста на роль Ленина. Гамлета – нет, а Ленина обязательно.

– Бюст композитора Баха – четыре тысячи долларов. Четыре тысячи раз. Четыре тысячи – два! Четыре пятьсот? Четыре тысячи пятьсот – раз! Четыре тысячи… Пять тысяч – раз! Пять тысяч пятьсот – раз…

– Мусик, купи кучерявого, – попросила седого беременная жена.

– И куда его? – скривился он.

– Как раз на камин…

И седой торопливо поднял над головой номер.

Потом продавалась огромная картина известной художницы с красными цветами. Бычара купил её за девять тысяч долларов, пояснив:

– Маманя цветы жуть как любит.

Валю аж передёрнуло, такие деньги стоила не самая плохая однокомнатная квартира.

– Набор трубок из коллекции Алексея Вильгельмова. Очень дорогие трубки. Самые редкие оставлены для музея, но среди этих тоже есть уникальные, – объявил аукционист.

Повисла пауза, он выразительно посмотрел на народных артистов.

– Дорогие все дарёные! Денег-то у артистов не было, – расстроенно начал Трубецкой. – Приехал в СССР знаменитый Род Стайгер. Познакомился с народным артистом Евгением Самойловым, мол, это наша звезда театра и кино. Стайгер спрашивает, как это «народный артист», я вот стою столько-то тысяч долларов, а он? Самойлову перевели, он подумал-подумал и говорит: «Сколько я стою? Да не х… не стою!»

Это было перебором, раздались жидкие хлопки. Аукционист укоризненно покачал головой.

– Коллекция трубок – тысяча долларов! Тысяча долларов – раз! Тысяча долларов – два! Тысяча долларов двести! Тысяча долларов двести – раз…

Бычара прикупил ещё пару картинок с цветочками. Дама в россыпи драгоценных камней на груди купила за баснословные деньги полуметрового мраморного ангела. Валя подумала, что ангел будет стоять на надгробии, но дама, словно прочитав её мысли, шепнула:

– В залу!

Валя улыбнулась. Мать любила называть большую комнату «залой», бабушка Поля вместо этого использовала слово «горница». А Юлия Измайловна объяснила, что в городе говорят «гостиная».

Седой с беременной стали обладателями самого престижного лота – футболки Третьяка с автографом.

– Будет трахать её в этой майке, представляя, что он Третьяк, – шепнула Вика.

На продаже финального лота – друзы кристаллов – аукционист потерпел фиаско. Вынесли костёр полуметровых алых кристаллов, острые языки пламени которого лезли в разные стороны.

– Друза кристаллов цинкита из газовых каналов металлургического производства, – с трудом прочитал аукционист по бумажке. – Подарок Алексею Алексеичу известного кристаллографа… фамилия написана неразборчиво. Начальная цена пять тысяч долларов!

– Искусственный фуфляк, – объявил бычара.

– Мои пацаны такую ботву с Эйфелеву башню вырастят, – подтвердили сзади.

– Помилуйте, мы не в ювелирном магазине, а на аукционе памяти! – оскорбился аукционист.

– Гаянэ говорила, что друза – это щётка? – шепнула Валя Вике.

– Типа того.

– Красиво! Просто каменный цветок! – шепнула Валя.

Цена застыла. Зал не откликался. Аукционист ёрзал, Похмелов и Трубецкой лезли из кожи вон, но претендующих на искусственно разведённый костёр не оказалось. И тут Трубецкой почесал затылок и поставленным голосом спросил Похмелова:

– Лёнь, а ты эту хрень у Лёшки видел?

– Ни разу, – осторожно ответил Похмелов.

– Левый лот? – уточнили сзади.

– Это какой-то лоходром! – громко возмутилась дама в каменьях. – Здесь собрались поклонники Вильгельмова!

– Лот не продан! – стукнул молотком аукционист и, понимая последствия, заторопился в сторону зрительного зала.

Публика загудела, покинула свои места.

– Госпожа Лебедева, скажете несколько слов нашему каналу? – попросил журналист со сладкой улыбкой. – Пройдёмте в зрительный зал.

Зрительный зал представлял собой склад продаваемых предметов. На сцене оформляли аукционные покупки, а Валя, Вика и съёмочная группа остановились перед креслами партера.

– Скажите, Валентина, почему вы ничего не купили? – спросил журналист в камеру.

– Очень дорого, – призналась Валя.

– Считаете, что в России есть перспективы для развития аукционов?

– Конечно. Если майку Третьяка купили за пять тысяч долларов, надо ежедневно устраивать аукционы. В фонд детских домов, больниц, пенсионеров. Пусть