Ему показалось, что она осеклась в этом месте, будто опасалась, что невидимый цензор следит за ней и фиксирует в ее речи расизм, сексизм, эйблизм и эйджизм.

Наверно, находились и такие гады, кто «стучал» на некорректные словечки. Но Эшли скорее по привычке подумала, что он может обидеться, услышав про расовую принадлежность. Хотя ничего некорректного она не сказала.

И даже белых назвала не White, а Caucasian, как и положено в английском языке. Придумали это слово задолго до политкорректности, еще в восемнадцатом веке. Но потом этот термин пришелся очень ко двору, чтоб поменьше употреблять слово «белый» и «европеец». Хотя антропологи доказали, что этот тип людей сформировался не на Кавказе.

— Я наполовину Caucasian, хоть по лицу этого и не видно, — успокоил ее Гарольд, криво усмехнувшись, так служил с настоящими кавказцами в Корпусе, армянами и грузинами. — И дети у меня могут быть белые. Это зависит… ну ты сама поняла от чего. Но институт семьи в кризисе. Хотя это даже не кризис. Это гибель.

— А может, трансформация во что-то новое, — предположила Эшли, задумчиво крутя на пальце локон своих волос, — Семьи могут быть разными, это учат даже в школах.

— О, я знаю, как в школах учат, — поморщился он. — Да пусть живут с кем хотят. Дело не в том, что гибель нашей цивилизации — что-то плохое. Просто слишком рано. Из нее еще не успело вырасти новое, которое еще в коконе, в яйце. Все еще может развалиться, если рассыплется фундамент. Наше место займут более простые культуры. Вспомни, как погибла античность. На закате Рима, наверно, тоже многие считали, что жить можно хоть с ослом. А еще, что семья из одного человека — самая прочная. Потом города заросли травой, а люди разучились мыться и строить дома сложнее лачуги. А гунны, готы и вандалы просто срубили и без того гибнущее дерево.

Эшли сдержанно усмехнулась.

— Камень в мой огород? А ты думаешь, я одна такая?

— Нет. Это веяние времени. Выживать стало проще одному. А для всего остального есть Сеть.

— И это нормально. Все течет и меняется.

— Нормально, если бы вы жили на космической станции. Но вы живете на Земле. К сожалению, те, кто придут нам на смену, захотят вернуться к милым их сердцу обычаям средневековья. Это и есть главная и единственная проблема цивилизованного мира.

«Ты совсем с катушек съехал? Рассказывай ей милые истории, которые я тебе записала, а не эту занудную чушь! — ворвался ему в мозг голос советницы. — Она может обидеться или подумать, что у тебя бзик на тему политики и морали! По правде говоря, я сильно хочу, чтоб она тебя отшила, но ты же…».

«Отстань. Я лучше тебя знаю, — мысленно ответил Гарольд роботу. — Я покажу ей себя настоящего. Если не понравится, ничего не поделаешь. Лучше открыть карты сейчас, а не потом».

И выключил Аннабель. Забавно, что человек с человеком пока не мог полноценно и без ошибок разговаривать через нейролинк. А человек с роботом мог.

«Только бы не догадалась, что я живу с гиноидкой. Если все получится, Энни придется сдать в утиль, а память предварительно стереть. Жаль, конечно, но иначе нельзя. Помнить, что она не человек, а вещь. Светящая отраженным светом».

К счастью, Эшли не заметила его секундного отсутствия, которое выглядело как уход в себя или заминка.

— Забудь. Я расскажу тебе о другом. Сейчас я немного обтесался и научился общаться, — продолжал он. — А когда-то студентом, я после третьего курса перевелся на дистанционку и торчал целыми днями в подвале, собирал свои машины. Потом работа. Сначала оператором системы водоснабжения небольшого города в префектуре Сидзуока, название которой означает «Тихий холм». Но на самом деле это область достаточно густонаселенная. Народу там много. А вот к западу от нее тянется то, что называют Японскими Альпами. Там поспокойнее. Я любил бродить там туристом. Ну а в отношениях с людьми у меня бывали проколы.

И он рассказал ей, как его чуть не уволили с первой работы, потому что он выкладывал свои философские мысли в сеть в виде небольших интерактивных миров. Некоторые из них были закрыты, но в другие он открыл доступ посторонним. Но в отличие от попсовых игровых вселенных (первые вирки тогда уже появились), туда никогда не приходило больше десяти человек за неделю. Приходили и уходили — там было неуютно и жутковато. Там мог идти дождь с земли на небо, извергаться гигантские вулканы, бродить диковинные прозрачные твари. Или по бескрайней ледяной пустыне идти одинокий силуэт где-то вдали, исчезающий, если подойти близко. Никакой динамики там не было. И сюжета как такового тоже. И все было сделано так, чтоб друг с другом люди взаимодействовать не могли.

На Западе такое было бы допустимым. Никто бы слова не сказал, ведь он не в рабочее время этим занимался. Но тогда штатный психолог муниципалитета беседовала с ним. И хотя в его мирах не было ничего антисистемного… ничего… только воплощенные рассуждения про бесконечность вселенной и одиночество разума… начальству не понравилось их содержание. Им, видимо, показалось, что такие мыслеобразы могут быть только у потенциальных массовых убийц. Которые тогда и в Японии устраивали шутинги, взрывы, поджоги. Целая эпидемия бессмысленных безыдейных терактов. А он все-таки был не работник студии аниме, а муниципальный служащий.

После этого собеседования он эти миры удалил и больше ничего не выкладывал. Кроме социально допустимых отчетов о путешествиях, посещениях храмов и пагод, отзывов о покупках и сенсорных впечатлениях. Например, шутки ради выложил сенсорное сравнение пяти разных видов саке. Почему-то посещение баров у начальства раздражения не вызвало. Как и позднее у командования Корпуса.

А дальше он плавно перешел на рассказ о том, как попал в Корпус (совершенно случайно, «на слабо», желая доказать себе, что ничем не хуже самцов-мачо, громогласных и глупых, хвастающихся своими успехами у женщин, реальными и выдуманными). Вначале была Академия, которую Эшли себе вполне представляла. Вот только она ее благополучно покинула и забыла, а он там задержался, потому что был на хорошем счету. И его ждало преподавательство в той же Академии, куда его сманили хорошим окладом и не очень тяжелой работой, которая оставляла свободное время для хобби.

Но работать инструктором ему пришлось не по душе. Да и сам Корпус его к тому времени немного достал. Он воспринимал эту службу как временную. А сам рассылал резюме в аэрокосмические компании. Но ни одно V-собеседование ни увенчалось успехом. И тогда он принял решение. После его настойчивых просьб и прошений он был переведен в действующую часть. Но не в обычную десантную, а Специальных Операций, считавшуюся элитной.

Доказывать Гарольд уже никому ничего не хотел, зная, что справится. И не ошибся. А платили там еще больше. Появилась возможность больше откладывать. И было не так много боевых будней. На один боевой выход приходилось двадцать тыловых дней. А потом он стал сотрудником частной военной компании. На бумаге. На самом деле Корпус его не отпускал ни на день. Просто в ЧВК они получили развязанные руки и большую гибкость управления.