– Наверное, быть королевой – не только благословение, но и проклятие, – заметила я и тут же пожалела о своих словах, думая, что, возможно, обидела ее, потому что она как-то странно покосилась на меня.

Но Елизавета вдруг улыбнулась:

– Это правда. Правда, большинство не смеет мне ничего говорить. Только он. – Я догадалась, что под «ним» она имела в виду Дадли. – Я наблюдаю за ними – за всеми придворными – как они осторожно подбирают слова… – Она ненадолго умолкла и взяла с блюда еще одну сладкую дольку. – И Сесил, – продолжала она. – Похоже, он думает, что лучше меня понимает, что для меня хорошо. Он слишком увлекается.

Она не объяснила, что имела в виду, а я не спросила, но невольно гадала, не думает ли она о свадьбе моей сестры.

– Наверное, вам очень одиноко, если можно так выразиться, – предположила я.

– Да, одиноко, – согласилась она, как будто такая мысль никогда не приходила ей в голову. – И вместе с тем я всегда окружена людьми. Наверное, брак в самом деле станет решением всех проблем. – Тон у нее был ровный, и трудно сказать, в самом ли деле она так считает или дело обстоит с точностью до наоборот. – После того как я чуть не умерла от оспы, члены Тайного совета досаждают мне просьбами выйти замуж чаще, чем прежде. Мне приходится выдумывать все более изощренные предлоги, чтобы отказывать им.

– Все они думают, что вы прислушиваетесь к своему сердцу, но вы прислушиваетесь к своей голове.

– Умница Мэри. Вы ведь все понимаете, да?

– Не все, – ответила я беззаботно, намекая на то, что понимаю многое.

В ответ королева засмеялась.

– Следуй я велению своего сердца, наш государственный корабль давно потонул бы!

Она взяла с прикроватного столика позолоченную шкатулку, достала оттуда несколько небольших пакетов, развернула их и показала мне миниатюры. Я слышала о коллекции миниатюр, собранной королевой, но никогда ее не видела. Я подозревала, что в ее коллекции есть и наши портреты работы Левины – Кэтрин, Леттис и мой. Или, может быть, она выкинула из коллекции портрет моей сестры?

Елизавета взяла одну миниатюру:

– Моя шотландская кузина. Вы, кажется, принадлежите к числу тех, кто считает, что моей наследницей следует назвать ее?

Я была удивлена, что она помнит наш давний разговор о праве первородства – ведь с тех пор так много всего произошло.

– Знайте, Мэри, я пощадила вашу сестру только благодаря вам. Некоторые мои приближенные требовали ее казни.

Я хотела напомнить ей, что про мою сестру едва ли можно сказать, что ее «пощадили»; конечно, ей сохранили жизнь, но она живет в клетке, оторванная от тех, кого она любит. Но я почтительно молчала – послушная Мэри, карманная игрушка королевы. Меня переполяла горечь; боюсь, если я умру и меня вскроют, то увидят, что внутри я почернела до самых костей.

Она протянула мне крошечный портрет:

– Как по-вашему, она красива?

Я знала, чего она ждет от меня. Нужно сказать: «Ей далеко до вас». Неожиданно даже для себя я ответила:

– Да, по-моему, она красавица.

Королева прищурилась и сжала губы. Я приготовилась к вспышке гнева, но она, к моему удивлению, сказала:

– Честность – вот качество, которое меня весьма восхищает. Да, она и правда настоящая красавица. – Она достала еще одну миниатюру, повертела ее в руке. – Я нашла хорошего жениха для своей красивой кузины. Вот за кого я собираюсь выдать ее замуж. – Она кинула мне еще одну миниатюру, и я поймала ее на лету.

– Дадли?! – ахнула я, увидев портрет.

– После того как я сделаю его графом Лестером, он будет для нее вполне подходящей партией.

– И вы пойдете на это? – спросила я, невольно восхищаясь этой женщиной.

За окном послышались первые нотки предрассветного птичьего хора. Свою песню заводила одинокая славка-черноголовка; вскоре к ней присоединился хор пеночек.

– Вы сами сказали, что я прислушиваюсь к голосу разума, а не сердца. Только ему одному я полностью доверяю. Я иду на это ради Англии.

– Понимаю.

Неожиданно меня озарило. Я поняла, что Елизавета задумала своего рода месть. Помню, как при дворе шептались и передавали друг другу едкие замечания, сделанные Марией Стюарт о королеве и ее «конюшем». Таким способом Елизавета надеется указать тщеславной кузине на ее место – она собирается выдать за «конюшего» ее саму. Птичий щебет делался все громче. В самом ли деле королева хочет этой свадьбы?

Елизавета собрала миниатюры и сложила в шкатулку.

– Что ж, Мэри, по крайней мере, вы никогда не станете угрожать моему трону.

Она имела в виду, что я не создана для величия и не смогу родить наследников престола. Интересно, намеренно ли она жестока со мной или просто не понимает, как ранят меня такие слова. Она ласково улыбнулась и погладила меня по плечу, как будто сделала мне комплимент.

– Несмотря ни на что, Мэри Грей, я очень к вам привязалась.

Я пыталась ответить улыбкой на улыбку, но мне с трудом удалось лишь приподнять уголки губ.

Кэтрин

Меня сослали в самую глушь Эссекса. Я поняла, что меня везут в Пирго, еще до того, как замок показался впереди. Бывало, я бегала по нему в детстве, когда мы навещали дядю Джона и тетю Мэри. Я узнала молочную ферму, куда мы, бывало, бегали выпить парного молока. Узнала рощицу, где я когда-то целовалась с одним из пажей дяди Джона; помню, чтобы проучить меня, дядя Джон на весь день и на всю ночь запер меня в кладовой. И все же я отделалась легче, чем паж, – беднягу выпороли и выгнали. Дядя Джон был совсем не похож на отца; отец был солнечным и сияющим, а дядя Джон – угрюмым и грубым; наверное, он завидовал старшему брату.

Дядя Джон и тетя Мэри ждали нас на ступенях у главного входа; должно быть, у меня был ужасный вид, я всю дорогу проплакала. Во всяком случае, когда отдернули полог, тетя Мэри ахнула. Дядя Джон, плотно поджав губы, подал мне руку, помогая выйти. Тетя Мэри хотела взять у меня Тома, но я крепко прижала его к себе. Меня не разлучат и с ним! Меня по очереди познакомили со слугами, выстроившимися в шеренгу: три мужчины, три женщины и лакей; никого из них я раньше не видела. Мои слуги – то есть на самом деле мои тюремщики. Есть и пышногрудая кормилица, которая глупо улыбалась, – значит, они так или иначе собираются отнять у меня Тома. Боюсь, когда эта туповатая девица с огромными грудями возьмет моего сына, у меня уже не останется сил драться, чтобы сохранить его; вот и хорошо, что я не позволила себе так сильно привязаться к Тому, как я в свое время привязалась к Бичу, – во всяком случае, так я себе внушаю. И все же я мать, а любая мать, независимо от своих желаний, любит своего ребенка, хочет она того или нет.

Дядя Джон был похож на глыбу льда. Холодно и веско он изложил мне правила: мне запрещается покидать отведенные мне комнаты, даже ходить по замку или гулять в парке без сопровождения; дважды в день я должна посещать часовню и просить прощения за мои грехи; мне нельзя получать письма, принимать гостей или поддерживать какое бы то ни было сообщение с внешним миром, не испросив вначале разрешения; читать мне можно только разрешенные книги, которые «не поощряют мое распутство», как он выразился. Ребенок остается с кормилией в восточном крыле дома; его будут приносить ко мне один раз в день. И наконец, мои любимцы отправляются на конюшню.