Когда Оксане исполнилось три года, Марии Степановне пришлось вернуться на работу. Покормив утром и оставив в зале с нехитрыми игрушками, ребёнка часто запирали дома совершенно одного на те шесть часов, пока длилась смена матери, или не приходил из школы брат. Дело в том, что девочку долго не могли устроить в детский сад. Поначалу она много плакала, не понимая, что происходит и куда девается мама, с рождения бывшая рядом. Помогали сердобольные соседские старушки, оставаясь с ней на час-два или беря к себе домой. Но потом маленькая Ксюша привыкла к своей полупотерянности и могла целыми днями просиживать с любимой куклой, наречённой собственным именем, у которой справа отсутствовал клок волос, вырванный братом, плюшевым мишкой с лапами, засаленными до черноты, и ещё парой таких же игрушек, разыгрывая простенькие сценки за обеденным столом или на кушетке в зале. Иногда в ход шли Валерины машинки, но редко, девочка боялась, что он будет ругаться, хотя тот с ранних лет по-детски серьёзно чувствовал ответственность за сестру. У родителей даже возникла мысль, что так можно дотянуть до школы, но место в детском саду всё-таки предоставили, и Ксюша испытала нешуточный стресс от смены обстановки.

К её появлению ребята успели перезнакомиться и передружиться, она оказалась изгоем в детском коллективчике, опять много плакала, но теперь под присмотром воспитательниц, вновь ничего не понимала, удивляясь, зачем её будят по утрам, тащат по холоду в чужое место и там оставляют, не давая вдоволь наиграться в привычной обстановке. Но через пару месяцев прошло и это, Ксюша сдружилась с двумя девочками, которые снисходительно приняли новенькую в свою компанию. Не различая оттенков в столь малом возрасте, она вполне согласилась играть несколько приниженную роль среди них, ощущая себя гостей в чужом доме просто потому, что они находились здесь дольше неё. Оксана любила общение, как его любят открытые беспорядочные люди, не имеющие опоры в собственном «я», и, если бы Геннадий встретился ей в беззаботном детском возрасте, они стали бы лучшими друзьями на всю жизнь.

Девочка быстро росла и физически развивалась, мало усваивая из получаемых в детском саду навыков чтения и письма, никогда не выделялась во время занятий с воспитательницами ни знаниями, ни желанием их получить, а потом воспроизвести, но обладала исключительной эмпатией и к пяти-шести годам превратилась в страшную балаболку, чей рот закрывался только для того, чтобы пережевать пищу. Начиная с раннего утра Ксюша не давала покоя своим лепетанием ни матери, ни отцу, ни брату, пока кто-либо из них не доводил её до здания детского сада, где девочка развлекала подружек и воспитателей, имевших возможность отдохнуть от словесных излияний ребёнка только во время «тихого часа», а спала она очень крепко, утомлялась. По дороге домой родственников ждало то же испытание, что и утром. В тёплое время года к слушателям Ксюши присоединялись дворовая детвора такого же, как она, возраста, но тусклее, а вечером дома весь удар рассказов о прошедшем дне и детских фантазиях неизменно брала на себя любимая кукла, пока говорунью благополучно не отправляли спать.

Как обычно, публика в их дворе собралась довольно разношёрстная, и если бы не Валера, Ксюша узнала бы больше негативного о жизни в период детства, старший брат неизменно вступался за сестру, защищая от собравшейся там шайки малышни из неблагополучных семей, сколоченной по принципу банды. Её составляли два брата, один младше другого на год, и прибившиеся к ним в качестве подчинённых три мальчика того же возраста, которые однажды, встретив Оксану одну мирно сидящей на лавочке в ожидании, когда выйдут подружки, начали к ней приставать, а она, не понимая, что происходит, отвечала со свойственной ребёнку непринуждённостью. Когда самому низкорослому из них что-то не понравилось в словах собеседницы, он сильно толкнул девочку в плечо, у скамейки не было спинки, и Ксюша, перекатившись через неё боком, больно упала в лужу грязи, разревелась от неожиданности и унижения и побежала домой. Рассказав родителям о произошедшем, она долго не могла успокоиться. Они, конечно, позвонили домой хулиганам и пожаловались, а Валера, для верности с одноклассником, подловил всех пятерых на следующий день и жестоко побил. Он уже тогда привык решать вопросы подобным образом, то ли по-рыцарски, то ли по-блатному.

Противоположности

Геннадий Аркадьевич не понимал женщин, совсем в них не разбирался, потому после смерти жены горевал несильно и недолго. А как бы она отнеслась к поведению мужа? К моменту гибели Анна являлась пусть и тривиальным, но от того не менее интересным человеком, самым специфическим из женщин Безродновых, о существовании которого, тем не менее, знал весьма ограниченный круг людей. Она с такой лёгкостью рвала любые связи, прежде всего, дружеские, что о её смерти горевали лишь некоторые из числа самых близких знакомых, и не столько её, сколько мужа, тестя, матери. Содержание их чувств являлось соответствующим: все признавали, что погиб незаурядный человек, но жалели кого угодно – Геннадия, Аркадия со Светой, её мать – только не покойную. И нельзя сказать, что Анна вела неприметную жизнь, зациклившись на семье, детях, муже, она любила общаться, «выходить в свет», но совершенно не умела это делать, о чём начала догадываться только в зрелом возрасте.

Сергей Николаевич и Роман Эдуардович оказались частично правы, давая Аркадию понять, что его мать не была святой, но прямота и жёсткость их характеров сильно сгустила краски, оттолкнув молодого человека от правды и не позволив к ним прислушаться. После 30 Анна действительно стала заводить интрижки на стороне, смысл которых, впрочем, не был понятен даже ей самой. Доходили ли они до своего логического завершения, как в случае с Романом Эдуардовичем и то только с его слов, или всё погрязало на уровне покровительственного флирта с её стороны, неизвестно, и это наилучшим образом характеризует саму Анну. Будучи по собственному желанию «творческой личностью», она ни в чём не являлась законченным человеком, в противоположность своему мужу, чья деловитость и отсутствие фантазии позволяли супругам эмоционально не пересекаться, что устраивало обоих и способствовало достижению определённой гармонии в семье. «Определённой» потому, что она ею не являлась, за гармонию часто принимают полное отсутствие чего-либо. Лучшим доказательством шаткости положения в их доме являлось существование незримой, но вполне осязаемой черты, спокойствие в семье царило лишь до тех пор, пока сказанное женой понарошку не воспринималось мужем всерьёз, после чего могло произойти всё, что угодно.

До поры до времени брак Геннадия устраивал, у него