была масса дел, отнимавших все силы и время, но Анна так замкнуться не могла по определению. Однако её принципиальная незавершённость обезопасила ситуацию, ведь как в хорошем, так и в дурном она никогда не доходила до конца, а если человек не делает ничего плохого, его априори считают добрым, ибо он безопасен, тем более женщину. Безроднова и сама свято уверовала в собственную безвредность, лишний раз не преминовывая пощеголять беззащитностью, чтобы вызывать к себе жалость, сострадание, любое положительное чувство, а затем с негодованием отвернуться, укоряя других за их мелочность, ведь она нуждалась в чём-то большем и настоящем, успев за время учёбы в консерватории заглянуть за горизонт, за которым яркими огнями светилась большая сцена, слава и признание. Анна отчаянно искала отдушину в своей жизни жены, домохозяйки, матери двоих детей, но, берясь то за одно, то за другое, вскоре ко всему теряла интерес. Её романы носили отнюдь не любовный характер, они являлись самоутешением, женщине хотелось лишний раз убедиться в том, что она может быть небезразлична кому-то кроме родных, что может кем-то управлять, что в состоянии иметь желания, которые будет исполнять другой человек.

Говорят, после восьми лет брака у супругов не остаётся друг к другу никаких чувств; с Геннадием они прожили вдвое больше, но Анна не могла даже помыслить признаться себе в том, что за прошедшие годы в её отношении к мужу почти ничего не изменилось. Глядя на неопределённую натуру этой женщины, можно задаться вполне резонным вопросом: способна ли она любить? Анна помнила, как тяжело ей далось рождение детей, она ценила свои усилия и ни в коем случаем не хотела, чтобы они пошли прахом; помнила, как Геннадий смотрел на неё в первые годы знакомства, как трепетал перед возлюбленной, как ухаживал, и тоже ценила его усилия, была ему благодарна. Также она уважала мужа за то, что имеет возможность не выполнять какую-нибудь глупую и бесполезную работу, а посвящать время приятным и полезным занятиям, никогда никуда не спешить и не переживать по мелочам. Только это всё не любовь. Что до определённой черты идёт во благо, за ней способно плохо кончиться.

Однако отсутствие любви совсем не означает обратного. Пусть с ворчанием и недовольством, скорее, обыденными и незлобивыми, но большую часть жизни Анна посвящала мужу и детям. За годы своего служения чужим целям женщина выработала своеобразную максиму, которой руководствовалась всегда и чьё содержание казалось ей настолько близким, что она не испытывала никакого желания выразить его словами. Содержание было простым и сводилось к тому, что всё делаемое, необходимо делать хорошо, однако не прежде, чем возникнет необходимость. Пребывание в состоянии постоянной готовности и безразличия к будущему позволяло ей с лёгкостью менять свою жизнь в мелочах, не огорчаясь по поводу крушения планов, которые, таким образом, Анна вовсе отучилась строить, живя лишь непосредственными заботами. Она охотно вставала раньше всех, готовила завтраки, отвозила детей в школу, привозила их оттуда, ходила по магазинам, стряпала обеды и ужины и прочее. От такой жизни многие другие померли бы со скуки, но у неё имелось секретное оружие – Анна не являлась этими другими, она была собой и ей ни разу не пришло на ум с кем-то себя сравнить. Например, Анна любила чистоту, но в отличие от прочих жён никогда и пальцем не шевелила, чтобы убрать за кем-нибудь из домочадцев случайно брошенный мусор. Уборка происходила в определённое время, и до этого момента он спокойно дожидался своей участи, если кто-то другой его не выбрасывал.

Являлось ли это нездоровой принципиальностью? Вряд ли. Хоть Анна комплексовала из-за нереализованности, сфера её устремлений виделась женщине слишком высокой, чтобы вводить оную в корреляцию с бытом. Среди домашних дел она с лёгкостью находила время заниматься любимым, только на поверку оно оказалось не таким незабвенным, каким выглядело в её юные годы. Чёткое разграничение жизни на две неравные части помогало соблюсти в ней хрупкий баланс, однако со временем он нарушался, леность и мелочность, а, по сути, отсутствие путеводной нити, топили Анну в болоте житейской суеты, лишая психического равновесия. И характер занятия очень способствовал происходящему. Пожалуй, ни в какой иной форме созерцания нет такой драматической потребности в единстве сложности внешней формы с вразумительностью содержания, нигде более количество столь явно не переходит в качество, одновременно не исчерпывая его, равно как и наоборот – мелодия может оставаться собой и без привнесения в неё мастерства, давая повод засорять искусство ненужным хламом. У Ани всегда имелись проблемы с математикой, посему уровень её игры был строго ограничен пониманием того или иного произведения, овладением его сущности, и за определённой границей вырождался в механическое передёргивание струн, без цели и связи, с соответствующим результатом. Всем преподавателям это казалось очевидным, и они, будто сговорившись, подталкивали Анну в определённую нишу, которая её не устраивала, амбиции девушки шли куда далее, она не хотела играть в массовке и не желала примыкать к их цеху, ей необходимы были лишь первые роли, на которые Безроднова не тянула. Одно время, самое хлопотливое время своей семейной жизни, после рождения Аркадия, Анна даже пробовала себя в сочинительстве, уделяя данному занятию строго определённые часы среди забот и суеты повседневной жизни. Её самоорганизации и настойчивости можно было только позавидовать, тогда от женщины уже никто ничего не ждал, ни к чему не принуждал, всё, что она делала, являлось следствием личного решения, свободного самоопределения, однако результат оказался плачевным. Несколько по-настоящему живых, разнообразных мелодий, которые Анне удалось из себя выдавить, упёрлись в глухую стену бесконечного повторения без развития, вырождаясь в монотонную нить качества без количества, скуки и посредственности. Радуясь удачным находкам, она была физиологически неспособна что-то в них нарушить, изменить, чтобы вновь вернуться к гармонии, изолировала ноты там, где следовало их сложить, боясь разрушить приобретённое, посему её произведения остались лишь обрывками, удачными моментами, кусками, из которых Анна оказалась не в состоянии сотворить целого. Такова суть музыки и не только, лучше уйти, чтобы вернуться, нежели остаться на месте, если и не всегда, то точно тогда, когда желаешь сделать нечто большее, чем просто выполнить определённую функцию; таков механизм творчества.

Муж считал её занятия безвредными, но не одобрял и не поддерживал жену на избранном пути, для него они являлись причудой любимого человека, пользы от которых не было никакой. Никто из родных не заметил, когда она престала стоять со скрипкой перед пюпитром и, пиликнув пару нот, записывать закорючки на нотную бумагу, во-первых, потому что обычно Анна сочиняла днём,