Иначе нельзя объяснить, почему они могли действовать как pressure group [англ. «группа давления». – Примеч. ред.] и проводить модернизационные мероприятия даже вопреки определенному сопротивлению со стороны чиновничьего аппарата. Сопровождавшееся коррупцией и скандалами строительство третьего моста через Вислу одновременно является примером, показывающим, как веско было слово инженеров в таких важных инфраструктурных вопросах. Несомненно, в отношении настоятельной необходимости постройки этого моста существовал принципиальный консенсус, охватывавший в том числе и петербургские инстанции, от которых зависело решение. Силу своего влияния инженеры, участвовавшие в данном предприятии, продемонстрировали скорее не в принципиальных вопросах, а в связанных с конкретной реализацией столь крупномасштабного инфраструктурного проекта.

Как известно, не отличавшийся высокой порядочностью инженер Мечислав Маршевский, являясь председателем строительного комитета, принимал конкретные решения, касающиеся деталей моста, выбора стройматериалов и эстетического оформления постройки. Вместе с инженерами Б. Плебинским и В. Пашковским, а также с вездесущим варшавским архитектором Стефаном Шиллером Маршевский разработал технически и эстетически экстравагантную конструкцию. Для моста длиной 506 метров был использован новый материал – железобетон, который Вацлав Пашковский называл строительным материалом будущего. Проектом предусматривались технически сложный виадук в начале моста и дорогостоящий декор в стиле неоренессанса565.

Однако это столь же выразительное, сколь и дорогое решение вызвало не только сопротивление генерал-губернатора Черткова, но и критику со стороны части польского общества. Неудовольствие царского чиновника было связано с тем, что стиль, в котором был выдержан декор моста, имел польские национальные коннотации и сильно напоминал здание галереи «Захента», созданное, как уже упоминалось, Стефаном Шиллером в 1903 году. Поскольку «Захента» превратилась в один из центров развития польского культурного самосознания, российские власти с большим подозрением относились к ней. А ведь в отличие от «Захенты», которая была частной, мосту через Вислу предстояло стать важным государственным объектом, и его оформление в стиле, считавшемся «польским», несло нежелательные для властей смыслы. Впрочем, критику неоренессансной эклектики декора поддержала и часть польского общества – будь то по эстетическим соображениям или ввиду завышенной стоимости великолепного сооружения566. И все же, невзирая на это сопротивление, архитекторам и инженерам удалось осуществить избранный ими вариант проекта. Руководитель строительной конторы Маршевский сумел на какое-то время добиться удивительной автономии в принятии решений – что, как известно, привело к неэффективному управлению, злоупотреблениям, коррупции и манипуляциям с подрядами. Но и после отстранения Маршевского от должности у его преемника – известного инженера Любиского, обладавшего большим опытом в строительстве мостов, – по-прежнему сохранялась значительная свобода действий. Модель моста, выбранная Маршевским, была успешно завершена Любиским без каких-либо серьезных исправлений.

Если говорить о роли инженеров, то пример варшавского третьего моста показывает, что представители этой профессиональной группы не только были исполнителями указаний администрации, но и активно вмешивались в процессы строительства и модернизации. Они как группа специалистов были особенно влиятельны там, где речь шла о проработке конкретных технических деталей проектов. Но участвовали инженеры и в создании эстетической культуры формирующегося модерного города, поскольку, выбирая те или иные строительные материалы и стили, налагали свой отпечаток на внешний облик репрезентативных модерных построек.

Не на последнем месте среди характеристик этого процесса следует указать на то, что ему не был свойствен тот польско-русский антагонизм, который считается вездесущим и очевидным. С одной стороны, русские инженерные круги характеризовались неуклонно нарастающим национализмом, поскольку пребывали в состоянии жесткой конкуренции с иностранными специалистами, а в Привислинском крае делались попытки создать чисто польскую профессиональную ассоциацию567. С другой стороны, технократический дискурс помогал наводить коммуникационные мосты, позволявшие преодолеть российско-польский антагонизм. Представляя себя главной инстанцией модернизации, инженеры при работе по конкретным проектам порой оказывались едины в своих интересах. Строительство третьего моста через Вислу стало примером успешного совместного предприятия русских и польских инженеров, где национальность участников играла меньшую роль, чем их совместное увлечение этим технически сложным строительным проектом. Так, в акционерном обществе K. Rudzki i S-ka, которому было поручено ведение строительства, работало множество русских инженеров – факт, связанный также с тем, что эта фирма прежде занималась главным образом строительством мостов в азиатской части Российской империи. Общий знаменатель – героизация техники и модерности, которые, казалось, парадигматически объединялись в работе инженера, – создал здесь то общее пространство дискурса и представлений, где люди понимали друг друга. Процесс прогрессирующего превращения империи в национальное государство – который повсеместно наблюдался в сосуществовании людей и групп в конце монархического периода российской истории и особенно отчетливо прослеживался в Варшаве – здесь за счет элитарного экспертного дискурса как минимум смягчался. Сотрудничество под знаком прогрессистской утопии было вполне возможно и поверх конфессиональных и национальных барьеров.

В проекте обновления Варшавы в конце XIX – начале XX века участвовали многочисленные группы акторов, обладавшие весьма несхожими представлениями о модерности и о том, как она достигается и к каким эффектам приводит. Отчасти они действовали как открытые сторонники модернизации, отчасти же тормозили обновление города, саботировали его или выступали в роли скептиков. На пороге эпохи модерна они создавали и пропагандировали разные, зачастую конкурирующие образы урбанизма и приписывали публичному пространству неодинаковые функции.

Если мы посмотрим, каким образом взаимодействовали эти группы, то увидим, что стигматизация царской власти как тормоза модернизации безосновательна. Царская бюрократия не была монолитом, сопротивлявшимся как один человек требованиям нового времени и процессу формирования мегаполиса: как мы убедились, в рамках этой многослойной административной структуры действовали очень разные силы, и некоторые из них внесли решающий вклад в то, что Варшава уже под российским владычеством приобретала все более модерный облик.

Такое заключение, разумеется, не означает, будто следует доверять представлениям некоторых лидеров имперской административной элиты о самих себе как о главных инициаторах перемен. Когда русские авторы из Варшавы указывали, что в Привислинском крае лишь царская власть является носителем модерности, помогающим экономическому и культурному развитию приведенных в упадок польских земель, то при таком взгляде – это надо понимать – последовательно игнорировались сила и активность местного общества. А между тем, как было показано в данной главе, именно круги коренных варшавян инициировали и реализовали многочисленные процессы в мегаполисе. Контрастирующие с этим тщетные попытки русской общины создать нечто столь же значительное показывают не только слабость малочисленного русского населения Варшавы. Провалившийся проект Русского народного дома свидетельствует еще и о том, что даже при активной поддержке со стороны части царской администрации у русской общины не получалось добиться того, что коренные варшавяне в десятках случаев успешно осуществляли.