– Откуда вдруг возник этот страх перед грибковым заражением? – спросила Махит. – Инородцы, с которыми мы говорили – или пытались говорить, – были абсолютно здоровы. Никаких видимых грибковых осложнений.

– Видимых – да, – начал Двадцать Цикада, – но не внутренних. Я начинаю думать, что таковые у них, возможно, есть, но они были спящими в черепной полости, в невральных структурах.

Судя по его виду, он готов был и дальше развивать эту мысль. Он казался человеком, который молча пережил испуг и некоторое время оставался с этим наедине, а теперь был готов говорить о чем угодно, если кто-то хотел его слушать. Три Саргасс вспомнила Двадцать Цикаду в гидропонном саду в сердце корабля – он выглядел там как у себя дома. Она подумала: «Протокол изоляции для него невыносим. Мысль о том, что он может потерять доступ ко всему этому, стать носителем заразы, наверно, была для него подобно ране, через которую вытекают жизненные силы, словно сок из срезанного ствола цветка».

А потом: «Может быть, я все еще остаюсь поэтом».

Она прервала его, прежде чем он продолжил излагать Махит накопившиеся в нем мысли о грибке, который явно в тайне и безопасности хранился в телах врагов, пока они были живы.

– Икантлос-прайм, – сказала она, – нам нужно на Пелоа-2. Мы обещали быть там. И я даже представить себе не могу, что подумают – или уже думают – инородцы, если мы будем обещать одно, а делать другое.

– Я знаю, – сказал Двадцать Цикада. – Я лечу с вами. Я поведу шаттл.

– Ваша яотлек не хочет подвергать опасности заражения тех, у кого еще не было контакта, – сказала Махит убедительным, спокойным голосом, словно протягивая руку: «Я вам сочувствую – ваши люди нехорошо поступают с вами».

– Верно, – сказал Двадцать Цикада. – Но я настоял. Я хочу задать им вопросы, посол. Я хочу показать им это и спросить: «Для чего оно?»

Он поднял одной рукой загерметизированный прозрачный куб. Внутри его находилась разветвляющаяся фрактальная структура белого цвета. Три Саргасс подумала, что форма этой структуры очень сходна с бледно-зеленым рисунком частично видимой татуировки последователя культа гомеостата на запястье Двадцать Цикады. Когда он потряс куб, изнутри донеслось дребезжание.

* * *

Сигнал тревоги, громкий и высокий, не прекращался, и все, кроме Восемь Антидота, явно знали, что им делать. Весь терминал «Настурция» превратился в людской поток, спешащий к выходам, а космопорт, казалось, будет исходить на визг без конца. «Что-то случилось. Что-то случилось, и тебе грозит опасность». Они, вероятно, эвакуировались. Восемь Антидоту тоже нужно эвакуироваться. Но его ноги словно вросли в пол. Он был крохотным камушком, и его обтекала людская река. А что если тревога сработала оттого, что он убежал, и теперь все опоздают на свои рейсы, на свои поезда и все остальное, потому что Город ищет его? Вдруг все это по его вине?

А если не по его, если это реальная тревога, реальная проблема и никто не знает, где он и в безопасности ли? Тогда дело хуже. Хуже, потому что он вел себя как настоящий эгоист. Все двигаются с такой скоростью – он больше не камень, он камушек в людском потоке, его пинают, толкают те, кто спешит к выходам из терминала туда, где нет этого звука. Кто-то задел его рюкзаком, и он упал. Кто-то наступил ему на живот, он почувствовал боль и свернулся калачиком, как его учил Одиннадцать Лавр. Закрыл шею сзади руками, защитил лицо и живот. Ему не хватало воздуха, чтобы заплакать, – воздух из него вышибло, когда тот человек наступил на него так, будто Восемь Антидот был частью пола… и вот еще один споткнулся об него, упал, снова поднялся на ноги…

Если он будет оставаться здесь, его непременно раздавят.

Он попытался вспомнить то холодное, ясное место внутри своего сознания, куда он удалился в стратегической комнате министерства войны. Место, которое открылось ему после испуга. Он не знал, как туда попасть. Страх охватил его. Это место теперь перестало быть реальным.

Чья-то рука ухватила его за предплечье. Дернула вверх, поставила на ноги. Голос:

– Дети, черт бы вас подрал! Тебя же тут затопчут…

Теперь он двигался в людском потоке, уже не препятствие, а тысячная часть текущей воды. Восемь Антидот понятия не имел, кто его поднял, кто ему помог. Тот человек уже потерялся в толпе, как и он сам.

Из Терминала «Настурция» они перетекли назад, в терминал «Тюльпан», как водный поток. Восемь Антидот увидел, что на всех выходах из терминала стоят агенты службы безопасности космопорта, а к ним во все возрастающем числе примыкают Солнечные в их плоских забралах золотистого цвета, угрожающих и успокаивающих одновременно. Здесь, в терминале «Тюльпан», визг тревоги сопровождался словами: «Просим выходить из помещения, непосредственного риска для ваших жизней и собственности в настоящий момент нет, и просим сейчас не пытаться войти в метро». Завывание сирен продолжалось.

Из одного из входов в метро наружу пробивались щупальца белого дыма. Поток вынес Восемь Антидота, испуганного и  в синяках, через двери терминала под яркие легкие лучи послеполуденного солнца. Оказавшись под открытым небом, он подумал: «Неужели в туннеле была бомба?» Он совсем не представлял себе, что нужно делать в этом случае. Так не должно было случиться. Метро действует по четкому алгоритму, который бы выявил бомбу, если бы она была. Разве нет?

Солнечные начали огораживать космопорт. Поток эвакуируемых вынесся за периметр и перестал быть текущей рекой, а вернулся в состояние хаотического движения: часть тейкскалаанцев стояла, часть уходила, останавливала наземные машины, просила подвезти или просто быстрым шагом двигалась куда подальше. Восемь Антидот уселся на низкую ограду вокруг тюльпанового сада. «Терминал «Тюльпан», – подумал он. – Конечно, тут должны быть тюльпаны». Он чувствовал боль в животе, плече и скуле. Прикоснулся к щеке рукой и поморщился от жжения. Он не удивился, увидев, что пальцы в крови.

Он хотел домой.

Он не знал, как добраться до дома, если метро закрыто. От Дворца-Центр его отделяли многие мили, а он не знал, какие районы лежат между космопортом и дворцом, если добираться пешком. Его облачная привязка проложит маршрут, но это ужасающе долгий путь. Ему не следовало пытаться быть взрослым человеком в Городе. А если он не может даже такую малость, то как он надеется быть императором? Или хотя бы солдатом во Флоте? Он не сомневался: солдаты бы не паниковали, если бы перед ними закрылось метро. Тем более если бы хотели вернуться домой, в место, которое жило по понятным им правилам.

Он пообещал себе не плакать и сразу же расплакался. А это означало, что он плачет и смущен этим одновременно.

Когда ему удалось открыть глаза и утереть нос рукавом – он вел себя совсем как младенец – и вообще посмотреть вокруг, он увидел перед собой сидящего на корточках человека в белом.

– Привет, ваше сиятельство, – сказала Пять Агат, эзуазуакат императора. – Как дела?

Будь Восемь Антидот на два года младше – может быть, даже будь он на две недели младше, – он бы бросился ей в объятия, крепко вцепился бы в нее руками. Но он был слишком смущен и испытывал невыносимый стыд.