Она показала вдаль на все еще вращающийся трехколечный корабль, на Пелоа-2 – сверкание отраженного света.

Девять Гибискус прежде слышала, что Три Азимут называют «мясником накхарской мысли» только в самых темных углах флотских баров, где поэзия превращается в нескладушки и эпиграммы, произносимые с такой скоростью, что они лишаются смысла раньше, чем их выслушивают до конца.

– Мне нравится ваша прямота, капитан Флота, – сказала она. – Что я, по-вашему, должна ответить вам? Что опасаюсь, как бы мы все не умерли здесь медленной и мучительной смертью в ходе первой волны противостояния? Что я верю, будто наш светлейший благословенный звездами император начнет войну, выигрывать которую у нее нет намерения, потому что ее цель – с корнем вырвать остатки тех порослей во Флоте, которые могли бы поддержать Один Молнию? Вы хотите, чтобы я сказала эти слова, отвечают они действительности или нет, чтобы вы могли донести их до вашего заместителя министра?

Она с удовольствием отметила, что Шестнадцать Мунрайз вздрогнула. Она, следовательно, не знала, что Девять Гибискус догадалась о ее продолжающемся сотрудничестве с Третьей Ладонью? Что ж, это уже кое-что. Пусть и немногое.

– Нет, – сказала Шестнадцать Мунрайз. – Я вовсе этого не хочу. Я хочу… чтобы эта война началась и мы ее выиграли.

Может быть даже, она говорила правду. У Девять Гибискус не было времени проверять: Два Пена встала из-за своей консоли и сказала:

– Яотлек, извините, что прерываю, но у нас приоритетное послание от самого императора. Она хочет поговорить с уполномоченным и послом Махит Дзмаре. Просит ответить как можно скорее – курьер ждет.

Уполномоченный и Махит Дзмаре находились на Пелоа-2, разговаривали с врагом или, может быть, умирали от грибкового заражения. Или от теплового удара.

– Что ж, тогда верните их сюда, сможете? – спросила Девять Гибискус. Неважно, какие мысли пыталась ей внушить Шестнадцать Мунрайз, какие сомнения посеять. Ее император требовал разговора с уполномоченным, и она, Девять Гибискус, должна была выполнить приказ.

Снова песок и жара, Пелоа-2 сомкнулась вокруг нее, как смирительная рубаха. Восемнадцать прошедших часов не затуманили солнца, эта планета вращалась медленно. За восемнадцать часов сгустился запах трупного разложения. Махит предполагала, что так оно и будет, и теперь чуть не задыхалась. Тело забыло боль. Это было одним из первых правил, которым научил ее психотерапевт, специализирующийся на имаго-интеграциях на Лселе; она тогда была еще слишком маленькой, чтобы задумываться, каково это – стать звеном в длинной цепочке имаго-памяти. Тело забывает боль, но оно также записывает в себя закономерности: эндокринную реакцию и химические триггеры, биологическую обратную связь, которая и устанавливает эти закономерности. Это и есть память: непрерывность в сочетании с эндокринной реакцией.

Снова запах трупного разложения и удушающая жара: повторяющийся опыт. Махит чувствовала приближающуюся рвоту. Она подумала: «Искандр, ты когда-нибудь бывал на скотобойне?»

И получила ответ:

.

Значит, это было новым, привнесенным ею в их имаго-линию. Махит не могла понять, как к этому относиться.

Возвращение на плато-платформу отличалось от их прихода туда в прошлый раз. Она все еще боялась инородцев, с которыми они вели переговоры, все еще пребывала в ужасе, чтобы четко отдавать себе отчет о происходящем даже внутри собственного мозга, раз больше негде. Но она пела им один раз и могла спеть снова. А вот состав их маленькой экспедиции изменился: те же четыре солдата сопровождения с шокерами, тот же тент, изготовленный из самого прекрасного тейкскалаанского шелка, какой Махит только могла себе представить, но с пополнением в виде Двадцать Цикады. Адъютант яотлека имел довольно агрессивный вид с его крохотным контейнером, содержащим смертельно опасный грибок, и с его вопросами, задать которые уже было делом Махит. Задать на языке, который не был языком, на планете, раскаленной настолько, что она боялась потерять сознание.

Пока они шли, Три Саргасс все время прикасалась к ней. Сначала Махит думала, что таким образом Три Саргасс предъявляет претензию на нее – «мои руки были внутри тебя, и теперь ты принадлежишь мне». Она гнала эту идею с яростью, которая вызывала кривое сочувствие от эха воспоминаний Искандра о Шесть Пути и его кровати. Вскоре Махит поняла, что Три Саргасс почти наверняка делала это неосознанно: она просто стояла ближе, а стена между ними пропала. Легкая интимность, как с любыми другими любовниками, какие были у Махит, ни малейшей разницы. Непрерывность эндокринной реакции работала с любым, жил ли ты на станции, был тейкскалаанцем или кем-то еще. Эндокринная реакция на грубом языке плоти говорила: «Руки этого человека были в тебе, и ты приветствовала их. Сделаем это еще раз. Вот и прекрасные химикалии в помощь».

Инородцы ждали их на выступе плато. Другие инородцы.

Первый и Второй были заменены на новеньких, и Махит тут же нарекла их Третьим и Четвертым: еще двое, принадлежащих к тому же виду, но определенно другие личности. Оба они были высокорослыми – на добрый фут возвышались над Махит, и это если не считать ушей. Один из них был весь покрыт пятнами, темными и светлыми на лошадиный манер, а другой был почти однородно серым с одним большим пигментным пятном в половину лица. Они явно уже ждали их какое-то время, и Махит подумала, не будет ли вся их переговорная команда съедена за неуважение еще до произнесения приветствий.

Она решила выкинуть эту мысль из головы. Их либо съедят, либо не съедят. Что это – легкий фатализм, производное химического коктейля из эндорфинов и окситоцинов в ее крови? Или они просто стали в большей степени Искандром, чем раньше? Эта бравада, простота решений…