привязался какой-то сопляк!» Но, приобняв сиденье за её спиной, всё равно решительным движением нашёл в складках юбки её крутое бедро и скользнул по нему внутрь. Она тут же откинула его руку и уставилась на него испепеляющими глазами. Женщина как будто принимала его молчаливую невежливую игру. В противном случае она могла поднять визг и призвать на помощь водителя. Он провёл костяшкой среднего пальца по её напомаженной розовой губе и тут же схлопотал по руке. Рванулся к груди, она перехватила его руку, он — её и успел мазнуть по своим губам. Проворно он стиснул всё-таки на мгновение правую грудь и, не дожидаясь очередного удара, перескочил на сиденье, отделённое проходом.

На две секунды он отвернулся, а когда уставился вновь, она долго смотрела на него с отвращением, словно ненавидя в его лице всё мужское человечество. Кажется, он добился своего — повлиял на выражение её лица. Он и не подумал свести притязания в шутку, а, напротив, глядел на неё очень серьёзно, повышая накал страстей. Разъярив женщину, он не дал ей возможности выплеснуться.

«Я тебя сегодня обязательно поцелую!» — нагло и запальчиво думал он, готовый воспылать к ней зеркальными чувствами.

Очевидно, надеясь, что малолетка отвязался, она отвела от него глаза к окну. Но он заметил, как они блеснули, похоже, слезами. «Кажется, палку перегнул!» Пашка перестал гипнотизировать дамочку, но чувствовал всплеск адреналина. Ему тоже нужен был перерыв. Тут он понял, что проехал свою остановку.

В троллейбус зашёл какой-то мужик явно под хмельком. Пашка краем глаза заметил, что его избранница готовится к выходу, и пристроился за ней. Когда она стояла перед средними дверьми, он встал позади, придерживаясь правого поручня чуть ниже её пухлой руки и дыша ароматным шлейфом. Троллейбус притормозил и парень нарочно, но будто бы случайно, прижался к пышногрудой блондинке сзади. Он продолжал молчать: никаких тебе извинений и других проявлений благовоспитанности. Его подмывало и сзади её пощупать, но он воздержался.

Трямс — открылись двери. Он соскочил за ней в ночную улицу. Их обдал бодрящий ветерок. Она опять закачалась лодочкой к спящему дому на улице Добролюбова. Пашка знал этот дом: его первая часть стояла вдоль упомянутой улицы, по которой ходил троллейбус, вторая обращалась к пересечению улицы и Огородного проезда, образуя одну сторону треугольника, третья тянулась вдоль проезда. Женщина проплыла мимо входа в общежитие в средней части, обогнула угол и последовала опять вдоль дома, который повернул тут бок к Огородному проезду. Дойдя до тёмной подворотни, с которой начиналась последняя не относящаяся к общежитию часть строения под номером 23, она свернула в неё. Женщина делала вид, словно не замечает преследователя.

Тут, в тёмной жути, наступил решающий миг: в несколько шагов Пашка обогнал её, встал на пути, сжал ладонями щёки и пленил губы. Не успел он насладиться их вкусом, она вырвалась и залепила ему звонкую пощёчину, сверкнув в темноте глазами. Он машинально хлестнул её по щеке в ответ, только смутно видел, как всколыхнулись локоны. Странное действие возымела эта несдержанная оплеуха — женщина вдруг сама бросилась на него и сковала поцелуем, больше смахивающим на укус. Он ошалел от неожиданности, но его тут же, не давая опомниться, дёрнули за руку и настойчиво повлекли во двор. Ну, и кто тут теперь агнец на заклание? Он не мог поверить в свою удачу. Но Пашка чуть осадил рвение наперсницы. Парень заново привлёк женщину для поцелуя, а она опять потащила его к дому, к ближайшему подъезду, и ему пришлось плестись за ней. Он был возбуждён, взволнован и заинтригован.

В подъезде они поднялись по большим пролётам квадратной лестницы, внутри которой в сетке обычно лифт прокладывал путь, на третий этаж сталинского дома. Видимо, из-за позднего часа хозяйка решила не греметь лифтом — не хотела беспокоить жильцов. Пока Пашка тяжело дышал за спиной, источая всевозможные мужские запахи, его спутница отыскала в сумке-невеличке связку ключей и открыла свою обитель. Коридор встретил входящих светом и бежевым размахом, каким-то едва уловимым приятным запахом. Пашка аж присвистнул. Да, незнакомка его явно не из простых смертных, раз живёт в таких хоромах. Впрочем, кроме просторного коридора он ещё ничего не видел. Ему хотелось спросить: «Простите, а что, совсем никого нет?»43, — но он молчал, иначе бы нарушил собственные правила игры. Он ведь ещё не знал, какой у этой русской красавицы с портрета XIX века голос.

Ему хотелось влиться в мягкость этого голоса, груди и бёдер, нежность рук, в волшебство головокружения в облаке из её аромата и волос. Ему не терпелось рвать эти губы поцелуями, стереть эту кричащую косметику с глаз, чтобы увидеть истинное лицо. Как же ему повезло, что его дрянная выходка имеет такое желанное продолжение!

Она бросила прямо на пол сумочку и ключи, чуть нагнувшись, скинула с ног коричневые туфли, он последовал примеру. Она запустила в его без того растрепавшиеся волосы руки, и тут началась между ними мучительно-сладостная борьба за главную роль. В этой игре она хотела побить его же козырем, но он отчаянно сопротивлялся, потому что, хоть он и моложе на несколько лет и по овощным меркам зеленоват для неё, он заварил всю эту кашу, и он здесь — повар и желает таковым оставаться. Остервенело вцепившись друг в друга, они катались и елозили по полу прямо в коридоре, пока не закатились, ударив буйные головы о дверную коробку, на ковёр небольшой комнаты, похожей на спальню. Жакет, смятый в тряпку, валялся сиротливо в коридоре. Его рубашка, сдёрнутая через голову впопыхах, покоилась неподалёку. Её остальное убранство было сметено на пространство под грудями, которые расползлись чуть в стороны в застенчивой белизне. Пашка, свиснув чёлкой над расплывшимся от размазанной косметики лицом, пыхтел как паровоз, постигая глубины её туннелей и блаженство, к которому они его ведут. Глаза их сцепились отчаянно-злыми взглядами. Пашку отвлекала лёгкая розовая припухлость на левой щеке, которой он так непростительно наградил противницу. Его бесило, что она сумела ни разу не выдать своего голоса, и он старательно выбивал из неё словно огнивом эту голосовую искру. Он жаждал довести её до взрыва и быть погребённым под осколками. И когда он почувствовал, что уже вот-вот взорвётся сам, его уши оглушил протяжный глубокий стон. Голос был просто потрясающий: сильный, волнующий, проникновенный, словно шёл из глубины его собственной души. Реакция на этот звук