Врач приходил сам, следил за процессом смерти-возрождения. Надо заметить, в последующие разы Олеан больше не умирал на час, максимум – на полчаса.

Я пил чай, заходя в комнату, и держал чай для ла Бэйла – я сделал его в комнате Куинов, так как у них есть личный чайник. Подойдя к соседу, я протянул чашку.

– Держи. Что ты там пишешь, кстати? Тебе отдыхать надо. В тебе сейчас столько лекарственного яду, что хоть всю школу им перетрави.

Он посмотрел на меня, поправляя очки. Выглядел бледно, глаза будто бы слегка посиневшие и опухшие, но в целом был не совсем на грани смерти, да и живости во взгляде прибавилось. Чай он не взял.

– Хм, а неплохая мысль. Если вещество останется, можно таким образом перебить учителей… Спасибо за мысль, Хэллебор!

Я растерянно моргнул.

– Надеюсь, ты пошутил. Или… Стой, ты всё ещё строишь план по захвату лицея, свержению учителей и всё в этом духе? – Я отпил чай, настойчиво протягивая Олеану его кружку. Он, отложив тетрадку, всё же аккуратно взял чашку, стараясь не задеть катетер.

– Ну что же, Хэллебор… Ты говоришь без энтузиазма, но так и есть.

Я поперхнулся. Он пожал плечами, грея ладони о тёплый фарфор.

Эти кружки нам тоже привезла мама Куинов. Чудесная женщина.

– Олли, я понимаю, подростковый максимализм и всё такое, но…

Он злобно посмотрел на меня. Но, постепенно успокаиваясь, снова показался мне холодным.

– Подростковый максимализм – это вандализм, анархизм, желание набить кучу татуировок по всему телу, прокалывать каждое свободное от татуировок место на коже. Кстати, у меня был пирсинг пару лет назад… Но революция – это не максимализм. Не подростковый – уж точно. Это просто желание преобразить реальность, которой ты недоволен. Начни с себя? Разумеется, это тоже решение. Но даже если желать видеть только цветочки – и видеть их, начать любить жизнь, что-то изменится? Нет. Мы останемся в лапах этих… уродов. Мы будем унижены и забиты, как скот, мы будем падшими у их ног – тех, кто добивается всего жестокостью и насилием. Я не такой. Да, я убил Крозье, но он был частью плана по внушению уверенности в ребят лицея. Они должны были видеть, что мы не слабее наших мучителей. Они должны это знать!

Его голос сел и охрип после долгой речи, и он отпил ещё чаю. Его волосы были распущены и растрёпаны, не расчёсаны. Я постучал пальцами по своей чашке.

– Олеан, я вижу, что ты хочешь для мира… лучшего. Но ты не сможешь изменить его, крича об ужасе насилия и сам его применяя. Когда мы встретились… Ты убил тех ребят, что нападали на маленького мальчика. Насилие порождает…

– Большее насилие. Да. Я сам тебе это говорил, – он отвёл взгляд к окну. – Но как по мне, такие идиоты и гниль, как те хулиганы и Крозье, заслуживают умереть, хотя бы единожды. Они же не ушли с концами! Они бессмертны. При этом понятие гибели меняется. Ты, как никто другой, знаешь это, Коэлло Хэллебор…

Я читаю на его лице сожаление. Он подумал о моей матери. Я тоже подумал ней. И запил ком в горле чаем. Не особо помогло.

– Олеан… Хорошо, даже если кто-то заслуживает разок умереть. Это не значит, что ты должен калечить себя. Ты и так чуть не погиб. По-настоящему. А теперь ты рискуешь отправиться в Совиную тюрьму, откуда, как я и говорил, будет уже никак не выбраться…

Сосед хмыкнул. Он поставил чашку с чаем на пол и посмотрел на меня с вызовом.

– Пусть попробуют. Я выберусь откуда угодно, чтобы добиться своей цели. Так как жить я теперь буду вечно, Коул. Я бессмертен. Ты вылечил меня, и отныне… отныне мне не страшна смерть. По-настоящему не страшна.

В его глазах заиграли искорки радости, триумфа. А ведь он ещё никого не одолел! Ты ещё не победил, Олеандр ла Бэйл. Чему же ты так радуешься? Неужели осознал победу именно над смертью?

Что же, в таком случае это правда. Теперь ты наравне со всеми. Теперь ты – один из настоящих бессмертных, которые, возможно, только и ждут, чтобы скорее умереть.

Но вслух я не сказал ничего. Я отпил ещё чаю.

– Олеан, это неправильно. Неправильно убирать учителей с пути – ведь они такие же простые люди, попавшие в непростую ситуацию. Попавшие в этот умирающий мир. Точнее, живущие в нём. Они ведь…

– Вот именно! Ты абсолютно прав. Они – такие же, как и мы. Так с какой стати забирают на грязные опыты именно нас, учеников, а не их?

Я закрыл лицо рукой.

– Олеан, я не это…

– Именно это, Коул. Ты давай иди думай над чертежами, потому что, судя по всему, ты не настолько безнадёжен в своей науке. Ну а политические вопросы оставь мне. Оставь мне вопросы морали и этики, дорогой друг. Ты – мозг, а я – бессмертная, духовная и эмпирическая сила, ведущая людей за собой. Я знаю тебя и знаю, что ты не настолько безнадёжен, как мне казалось ранее. Так не предавай мои идеалы и продолжай идти к своей цели, не преграждая мне дорогу. Ты либо шагаешь в ногу со мной, прокладывая путь к светлому будущему, либо остаёшься позади, в одиночестве, без возможности реализовать собственные планы. Думаешь, когда ты изобретёшь «протез» солнца, точнее, продумаешь наконец каждую мелочь этого механизма, тебя будут слушать? О нет! Им всем будет плевать, ведь они измыслили свой способ спасения этого чёртового ада. Но со мной… со мной они услышат тебя. Это уж я тебе обещаю, Коэлло Хэллебор. С моими силами, с силами всех учеников лицея и не только, с нашим общим бессмертием – мы сможем всё. Ведь человек способен добиться чего угодно, дай ему силу и ум. И капельку уверенности. Всё это у нас есть. И сидеть, сложа руки, зубрить уроки – а есть ли смысл? Нет, Коул, его нет! Мы уже многому научились, мы слушали историю зарождения нового света, сидя за партами, хотя мы сами, сами воочию видели, как солнце умерло! Мы видели это своими глазами, кто-то был младше, как мы с тобой, кто-то старше, как учителя. Но мы всё это наблюдали. Этот апокалипсис начался не тысячу лет назад, он настал с моим и твоим приходом в этот мир, и мы сами всё знаем и понимаем. Зачем нам вечно выслушивать лекции о том, что мы создали самостоятельно, Коул? Да, мы создали этот мир сами. Мы – свидетели, мы – соучастники, мы – пострадавшие, и мы – цель, всё в одном.

Он сел на кровати, улыбаясь мне одними глазами. Я только сейчас заметил, что губы его именно шептали мне эту проповедь, что взгляд не был безумным, он был наполнен надеждой и верой.

А ведь когда мы только встретились, он желал одного – хаоса, апокалипсиса, конца. И что же теперь? Он сам не прочь спасти этот мир? Что с ним стало, что изменило его? Что его толкнуло…

– Олеан, ляг. С катетером лучше лежать. Ты слишком…

– Я прекрасно себя чувствую, Хэллебор. И я готов провести ещё одно собрание.

Я допил чай и поставил чашку на стол Олеана. Убрал волосы с лица, взъерошил их.

– Собрание? Снова это сборище твоих чокнутых последователей? Ты в курсе, что они наконец-то успокоились, перестали пытаться всё сжигать и кидаться в директора едой? Поскольку не видят тебя. Они в смятении, они забыли, что именно ты им пытался донести, и если ты сейчас снова начнёшь читать свои проповеди… назад пути не будет.