Он кивнул. Я, медленно сев и так же медленно встав, подошёл к ним и прикрыл глаза ладонью.

– Лишь бы уже наконец это прекратилось.

Зрение наконец немного прояснилось, хотя картинка мира всё ещё эпилептически дрожала.

Коул отвёл взгляд, молча соглашаясь с моими словами. Только вот он хотел прекратить в своей жизни совсем иную боль.

Лука отвернулся. И я знал, что он тоже больше всего на свете хочет закончить начатое.

Хэллеборы всегда доводят обещанное до конца, кажется.

А я в принципе готов был умереть ещё разок.

Одной смертью меньше, одной больше – я уже потерял счет своим жизням.

В ушах жалобно заныла скрипка.

Волк

Брат положил Олеана на койку в операционной комнате медицинского отделения. Не знаю, что именно тут лечили, но зато мы нашли необходимые предметы: капельница, шприцы.

– Я не уверен, что стоит вводить лекарство через капельницу. Долго. И много. Первый раз надо пробовать ввести в вену.

Кажется, Олеан нервно дернулся, но промолчал.

Соарэлле кивнул. Он помыл руки, надел перчатки и достал шприцы. Я же держал в руках колбочку с лекарством-ядом, которое мы быстро отлили из уже существующего, хотя по пути ещё обсуждали, действительно ли наш пациент умрёт от яда для паразитов. В итоге только посоветовал добавить трамал, чтобы Олеан страдал чуть меньше от приёма препаратов внутривенно. Состав он менял не настолько кардинально, чтобы полностью устранить воздействие яда, но достаточно, чтобы для человека процедура была менее невыносима.

– Держи его руку, вдруг дёрнется. Кажется, Олеан не особо любит шприцы.

Я передал ему лекарство-яд, он наполнил им шприц и подошёл к ла Бэйлу. Одной рукой я придерживал запястье больного, второй – плечо.

Всё происходило быстро, но и безумно медленно одновременно. Тот самый момент, когда ты не знаешь, получится у вас что-то или нет.

Без предупреждения брат просто сразу вставил иглу в сильно посиневшую вену. Я держал ла Бэйла. Он начал содрогаться. Кажется, что-то бормотал.

– Нет, пожалуйста, не надо… Прекратите…

Настолько больно?

Он дёрнул головой.

Ну конечно больно. Мы же, грубо говоря, убиваем его. Вводим яд. Но иначе нельзя – кто знает, как подействует обезболивающий препарат в сочетании с новым, не испробованным веществом?

Олеан тяжело задышал. Лекарство теперь было в его крови и текло по венам, распространяясь по всему телу. Он издал рычащий звук, потом замолк, и я отпустил его, пока брат обрабатывал место укола, прижимая его ваткой со спиртом.

– Тише, тише. Коул, может, всё-таки стоило вколоть сразу же обезболивающее?

– Ты что, совсем идиот? Мы ведь добавили его в формулу твоего препарата. То, что у нас сейчас есть – лучший вариант.

Введение обезболивающего заранее могло плохо повлиять на действие яда, а потому легче было сначала всё рассчитать и соотнести дозу с общим количеством вводимого лекарства. Впрочем, может быть, я просто ошибся… В очередной раз.

Думать не было времени. Мы говорили быстро, без лишних сантиментов. Олеан молчал. Я наклонился, чтобы проверить его пульс, однако в этом не было надобности. Больной начал резко дёргаться, как от эпилептического припадка, но не успел Соарэлле что-то предпринять, как это тут же прекратилось. Пустые глаза мертвеца смотрели в потолок. У меня перехватило дыхание.

– Он… он…

Брат в ужасе смотрел на происходящее, будто бы видел такое не в первый раз и заново переживает какой-то страшный момент. Но я знал, я чувствовал, что это ещё не всё. Я не раз видел смерть Олеана, и сейчас…

– Так быстро? Почему подействовало так быстро? – Соарэлле схватился за волосы в своих докторских перчатках, потерянно глядя на тело.

– То, что я добавил в яд, видимо, ускоряет процесс распространения и размножения клеток. Ты и сам это осознаёшь. Ты просто в шоке.

– Да. Я в шоке.

Оставалось ждать. Возможно, попробовать помочь Олеану вернуться – порыться в информации у него в сознании, отыскать выход из состояния, в котором он находился. Ведь он пережил уже столько смертей, столько…

Мы с братом ждали около часа.

Он ходил по лаборатории, нервно поддёргивая рукав халата, я же ничуть не менее нервно писал что-то на листе бумаги.

Надо было себя занять, но думать не получалось. Потому я выводил какой-то бред:

«Пересчитывая в минутах последних мгновений жизни остатки собственных воспоминаний, он смеялся и бился лбом о стекло, пытаясь осознать тленность бытия и собственный смысл жизни, раздумывая над тем, может ли выйти из пробирок для оживления погибающей души необходимое лекарство, переосмысленное или же переделанное неопытным хирургом под названием сознание. Сколько бы ни было в наших смертях жизни и в наших жизнях смертей, всё в итоге приходит к одному финалу – смертельная жизнь и жизненная смерть. Смерть. Смерть. Смертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмерть».

Я зачеркнул последние несколько слов «смерть» и заметил на себе внимательный взгляд старшего брата.

Впрочем, братом мне считать его уже не хотелось. Просто Соарэлле. Какой-то там начинающий врач.

Он имел опыт в психиатрии, а потому мне совсем не хотелось, чтобы тот видел мои терзания. Я скомкал лист и быстро засунул его к себе в задний карман джинсов.

Писал я это, стоя над раковиной, которая была в операционной. Теперь, отойдя от неё, я отвернулся от брата и снова подошёл к Олеану. В который раз проверил пульс.

Он был настолько бледен, что его светлые волосы сливались с оттенком кожи. Он был настолько холоден, что любой металлический операционный стол в этой лаборатории показался бы более тёплым. И, наконец, он был настолько неподвижен, что даже птица-падальщик облетела бы это тело стороной, перепутав его с мраморной статуей.

Холод трупа Олеана будто бы передался мне, разливаясь по венам и сдавливая механическое сердце, словно яд. Я опустил голову, отворачиваясь. Сначала от Соарэлле, теперь – от этого мертвеца.

Брат, мать, ты.

Вы все мертвы.

А я? У меня остались ещё поводы сохранять своё сердце в рабочем состоянии, остались ли поводы сохранять свой пульс стабильным, поводы просто-напросто делать вдохи и выдохи?

У меня на секунду не осталось даже мыслей.

Я никого не могу спасти. Я никого не спас. И не спасу.

Соарэлле сел на пол и, облокотившись спиной о стену, не торопясь, будто в раздумьях, уперся в неё затылком.

– Настолько долго не пребывает мёртвым никто из вас, да? Из вас, бессмертных.

Я опустил глаза в пол, из-за подступающих слёз не видя даже какого цвета он был – светло-серый, или просто белый, или ещё какой.