– Успевает всюду тот, кто никуда не торопится,– назидательно объяснил хозяин. – Конечно, если бы я начал прыгать позаседаниям, и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматьсяпрямым своим делом, я бы никуда не поспел, – под пальцами Филиппа Филипповича вкармане небесно заиграл репетитор, – начало девятого… Ко второму акту поеду… Ясторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо.И никаких разрух… Вот что, Иван Арнольдович, вы всё же следите внимательно: кактолько подходящая смерть, тотчас со стола – в питательную жидкость и ко мне!

– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, –паталогоанатомы мне обещали.

– Отлично, а мы пока этого уличногоневрастеника понаблюдаем. Пусть бок у него заживает.

«Обо мне заботится», – подумал пёс, – «оченьхороший человек. Я знаю, кто это. Он – волшебник, маг и кудесник из собачьейсказки… Ведь не может же быть, чтобы всё это я видел во сне. А вдруг – сон?(Пёс во сне дрогнул). Вот проснусь… и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла,ни сытости. Опять начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт,голод, злые люди… Столовая, снег… Боже, как тяжело мне будет!..»

Но ничего этого не случилось. Именноподворотня растаяла, как мерзкое сновидение, и более не вернулась.

Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая нанеё, дважды день, серые гармоники под подоконником наливались жаром и тепловолнами расходилось по всей квартире.

Совершенно ясно: пёс вытащил самый главныйсобачий билет. Глаза его теперь не менее двух раз в день наливалисьблагодарными слезами по адресу пречистенского мудреца. Кроме того, всё трюмо вгостиной, в приёмной между шкафами отражали удачливого пса – красавца.

«Я – красавец. Быть может, неизвестный собачийпринц-инкогнито», – размышлял пёс, глядя на лохматого кофейного пса с довольноймордой, разгуливающего в зеркальных далях. – «Очень возможно, что бабушка моясогрешила с водолазом. То-то я смотрю – у меня на морде – белое пятно.

Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович –человек с большим вкусом – не возьмёт он первого попавшегося пса-дворнягу».

В течение недели пёс сожрал столько же,сколько в полтора последних голодных месяца на улице. Ну, конечно, только повесу. О качестве еды у Филиппа Филипповича и говорить не приходилось. Если дажене принимать во внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась грудаобрезков на Смоленском рынке на 18 копеек, достаточно упомянуть обеды в 7 часоввечера в столовой, на которых пёс присутствовал, несмотря на протесты изящнойЗины. Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил званиебожества. Пёс становился на задние лапы и жевал пиджак, пёс изучил звонокФилиппа Филипповича – два полнозвучных отрывистых хозяйских удара, и вылетал слаем встречать его в передней. Хозяин вваливался в чернобурой лисе, сверкаямиллионом снежных блёсток, пахнущий мандаринами, сигарами, духами, лимонами,бензином, одеколоном, сукном, и голос его, как командная труба, разносился повсему жилищу.

– Зачем ты, свинья, сову разорвал? Она тебемешала? Мешала, я тебя спрашиваю? Зачем профессора Мечникова разбил?

– Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстомотодрать хоть один раз, возмущённо говорила Зина, – а то он совершенно избалуется.Вы поглядите, что он с вашими калошами сделал.

– Никого драть нельзя, – волновался ФилиппФилиппович, – запомни это раз навсегда. На человека и на животное можнодействовать только внушением. Мясо ему давали сегодня?

– Господи, он весь дом обожрал. Что выспрашиваете, Филипп Филиппович. Я удивляюсь – как он не лопнет.

– Ну и пусть ест на здоровье… Чем тебепомешала сова, хулиган?

– У-у! – скулил пёс-подлиза и полз на брюхе,вывернув лапы.

Затем его с гвалтом волокли за шиворот черезприёмную в кабинет. Пёс подвывал, огрызался, цеплялся за ковёр, ехал на заду,как в цирке.

Посредине кабинета на ковре лежаластеклянноглазая сова с распоротым животом, из которого торчали какие-то красныетряпки, пахнущие нафталином.

На столе валялся вдребезги разбитый портрет.

– Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались,– расстроенно докладывала Зина, – ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост её– цап! Я опомниться не успела, как он её всю растерзал. Мордой его потычьте всову, Филипп Филиппович, чтобы он знал, как вещи портить.

И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру,тащили тыкать в сову, причём пёс заливался горькими слезами и думал – «бейте,только из квартиры не выгоняйте».

– Сову чучельнику отправить сегодня же. Крометого, вот тебе 8 рублей и 15 копеек на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хорошийошейник с цепью.

На следующий день на пса надели широкийблестящий ошейник. В первый момент, поглядевшись в зеркало, он оченьрасстроился, поджал хвост и ушёл в ванную комнату, размышляя – как бы ободратьего о сундук или ящик. Но очень скоро пёс понял, что он – просто дурак. Зинаповела его гулять на цепи по Обухову переулку. Пёс шёл, как арестант, сгорая отстыда, но, пройдя по Пречистенке до храма Христа, отлично сообразил, что значитв жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов, а умёртвого переулка – какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаялего «барской сволочью» и «шестёркой». Когда пересекали трамвайные рельсы,милиционер посмотрел на ошейник с удовольствием и уважением, а когда вернулись,произошло самое невиданное в жизни: Фёдор-швейцар собственноручно отперпарадную дверь и впустил Шарика, Зине он при этом заметил:

– Ишь, каким лохматым обзавёлся ФилиппФилиппович. Удивительно жирный.

– Ещё бы, – за шестерых лопает, – поясниларумяная и красивая от мороза Зина.

«Ошейник – всё равно, что портфель», – сострилмысленно пёс, и, виляя задом, последовал в бельэтаж, как барин.

Оценив ошейник по достоинству, пёс сделалпервый визит в то главное отделение рая, куда до сих пор вход ему былкатегорически воспрещён именно в царство поварихи Дарьи Петровны. Вся квартиране стоила и двух пядей Дарьиного царства. Всякий день в чёрной и сверхуоблицованной кафелем плите стреляло и бушевало пламя. Духовой шкаф потрескивал.В багровых столбах горело вечной огненной мукой и неутолённой страстью лицоДарьи Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром. В модной причёске на уши и скорзинкой светлых волос на затылке светились 22 поддельных бриллианта. Постенам на крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами,клокотала и шипела в закрытых сосудах…