– Я слишком известен в Москве, профессор. Чтоже мне делать?

– Господа, – возмущённо кричал ФилиппФилиппович, – нельзя же так.

Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?

– Четырнадцать, профессор… Вы понимаете,огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.

– Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну,подождите два года и женитесь на ней.

– Женат я, профессор.

– Ах, господа, господа!

Двери открывались, сменялись лица, гремелиинструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.

«Похабная квартирка», – думал пёс, – «но дочего хорошо! А на какого чёрта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вотчудак! Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, чтоахнуть! А может, я и красивый. Видно, моё счастье! А сова эта дрянь… Наглая.

Окончательно пёс очнулся глубоким вечером,когда звоночки прекратились и как раз в то мгновение, когда дверь впустилаособенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одетыочень скромно.

«Этим что нужно?» – удивлённо подумал пёс.

Гораздо более неприязненно встретил гостейФилипп Филиппович. Он стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, какполководец на врагов.

Ноздри его ястребиного носа раздувались.Вошедшие топтались на ковре.

– Мы к вам, профессор, – заговорил тот из них,у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос,– вот по какому делу…

– Вы, господа, напрасно ходите без калош втакую погоду, – перебил его наставительно Филипп Филиппович, – во-первых, выпростудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меняперсидские.

Тот, с копной, умолк и все четверо в изумленииуставились на Филиппа Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд ипрервал его лишь стук пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянномублюду на столе.

– Во-первых, мы не господа, – молвил, наконец,самый юный из четверых, персикового вида.

– Во-первых, – перебил его Филипп Филиппович,– вы мужчина или женщина?

Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этотраз опомнился первый тот, с копной.

– Какая разница, товарищ? – спросил онгорделиво.

– Я – женщина, – признался персиковый юноша вкожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшимобразом один из вошедших – блондин в папахе.

– В таком случае вы можете оставаться в кепке,а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказалФилипп Филиппович.

– Я вам не милостивый государь, – резко заявилблондин, снимая папаху.

– Мы пришли к вам, – вновь начал чёрный скопной.

– Прежде всего – кто это мы?

– Мы – новое домоуправление нашего дома, – всдержанной ярости заговорил чёрный. – Я – Швондер, она – Вяземская, он –товарищ Пеструхин и Шаровкин. И вот мы…

– Это вас вселили в квартиру Фёдора ПавловичаСаблина?

– Нас, – ответил Швондер.

– Боже, пропал калабуховский дом! – в отчаяниивоскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.

– Что вы, профессор, смеётесь?

– Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, –крикнул Филипп Филиппович, – что же теперь будет с паровым отоплением?

– Вы издеваетесь, профессор Преображенский?

– По какому делу вы пришли ко мне? Говоритекак можно скорее, я сейчас иду обедать.

– Мы, управление дома, – с ненавистьюзаговорил Швондер, – пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, накотором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…

– Кто на ком стоял? – крикнул ФилиппФилиппович, – потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

– Вопрос стоял об уплотнении.

– Довольно! Я понял! Вам известно, чтопостановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни былоуплотнений и переселений?

– Известно, – ответил Швондер, – но общеесобрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вызанимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семикомнатах.

– Я один живу и работаю в семи комнатах, –ответил Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима подбиблиотеку.

Четверо онемели.

– Восьмую! Э-хе-хе, – проговорил блондин,лишённый головного убора, однако, это здорово.

– Это неописуемо! – воскликнул юноша,оказавшийся женщиной.

– У меня приёмная – заметьте – она жебиблиотека, столовая, мой кабинет – 3. Смотровая – 4. Операционная – 5. Мояспальня – 6 и комната прислуги – 7. В общем, не хватает… Да, впрочем, этоневажно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?

– Извиняюсь, – сказал четвёртый, похожий накрепкого жука.

– Извиняюсь, – перебил его Швондер, – вотименно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собраниепросит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой.Столовых нет ни у кого в Москве.

– Даже у Айседоры Дункан, – звонко крикнулаженщина.

С Филиппом Филипповичем что-то сделалось,вследствие чего его лицо нежно побагровело и он не произнёс ни одного звука,выжидая, что будет дальше.

– И от смотровой также, – продолжал Швондер, –смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.

– Угу, – молвил Филипп Филиппович каким-тостранным голосом, – а где же я должен принимать пищу?

– В спальне, – хором ответили все четверо.

Багровость Филиппа Филипповича приняланесколько сероватый оттенок.